28.12.2019 Уроженец Новгородских владений, сын священника, Трифон, в крещении Митрофан, призван был Господом на особенный подвиг, на подвиг проповедника веры диким лопарям.
С юных лет благочестивый, он кроме того, что любил посещать храм Божий, читал и пел там, – по временам удалялся в уединение, чтобы беседовать с своею душою и Господом. Звание отца-священника наводило его на мысль посвятить себя проповеди о святой вере язычникам; но он был призван к тому и особенною волею Божиею. Раз, когда он молился в уединенном месте, услышал он голос: «Не здесь твое место, тебя ждет земля необитаемая и жаждущая». Повинуясь небесному званию, отправился он в Кольский присуд, на реку Печенгу, к диким лопарям. Страна дальнего севера входила прежде в состав Новгородских владений, а потом перешла под державу великого князя России. Русские и в начале XVI века бывали здесь только временными гостями, являлись для рыбных и звериных промыслов; рыбный промысел манил к святому Носу многих. Недаром говорят поныне «Где рыба ни ходит, а святого Носа не минует». Но между лопарями для русских только в Коле была часовня, а церквей нигде не было. Длинная и широкая полоса по реке Печенге была занята более кочующими, чем оседло живущими лопарями. Это было поле обширное для деятельности проповедника, полного ревностью к истине Христовой и к спасению людей.
Первые сношения с лопарями завязал Митрофан под видом дел торговли. Потом он говорил с ними о их верованиях и об одной Небесной вере. Лопари обожали не только духов, но даже гадов и ночных нетопырей, поклонялись камням. Проповедник Евангелия говорил им, что один есть истинный Бог, один Творец земли и неба, один Отец всех племен и народов, один Спаситель всех потомков первозданного человека. Он показывал детям природы, как близок к ним Отец Небесный, посылая им пищу и одежду, и как грубо-ошибочно обожение идолов и духов, из которых первые не видят и не слышат, а другие – не более, как слуги Божии, мятежные или покорные, но творение одного Творца вселенной. Тяжелы подвиги, какие надлежало совершать проповеднику лопарей. Нелегко ум, отупелый от неподвижности привычек, загрубелый от копоти суеверий и страстей, навесть на стези света и истины. Еще труднее заставить сердце разорвать связь с привычными заблуждениями, с нажитыми привязанностями, с застарелыми пристрастиями. А вот еще против проповедника истины восстают жаркие друзья лжи, для которых служение заблуждению выгодное ремесло, – при нем они живут в довольстве и пользуются известностью, без него же они – ничтожество. Кебуны восстали на Митрофана сперва с гордою надеждою оспорить его, потом с ярою злобою, готовою убить и растерзать непобедимого проповедника новых мыслей и дел. Не раз они не только осыпали его бранью, но били жестоко и таскали за волосы. «Ступай прочь отселе, – говорили ему кебуны, – иначе ждет тебя злая смерть». Не раз собирались они и убить его, но Господь хранил раба Своего. Святой ревнитель небесной истины с кротостью переносил брань и побои, и когда свирепела злоба, удалялся в горы, а потом опять выходил на проповедь. Как ни много в нас худого, – душа наша создана Господом для истины, и сердце ищет вечного покоя. И между лопарями были такие, которые не оставались глухи для проповеди о вечной истине и вечном покое. Когда Митрофан на время оставлял упорных произволу их дикой злобы, – оставаясь с своею совестью, они начали видеть свою виновность и нравственное превосходство христианского проповедника; его любовь к ним, его терпение и незлобие, его самоотречение для проповедуемой истины поражали сердца их, и они начали воздыхать о покое, ненаходимом в своей вере. Когда проповедник снова являлся к дикарям и одни из них, волнуемые слепою злобою, кричали: убьем его, другие говорили: он ни в чем не виноват пред нами, напротив он желает нам добра; за что же убивать его? Таким образом сперва немного было таких, которые принимали к сердцу слова проповедника истины, потом число их становилось значительнее.
Блаженный Митрофан и для торговых сношений, которыми он начал свою связь с лопарями, должен был сколько-нибудь знать финский язык и, конечно, он узнал разговорный язык дикарей от других, вступавших в торговые связи с лопарями. Но проповеднику веры надлежало знать гораздо более финский язык, чем торговцу. На помощь ему Господь послал усердного и способного деятеля, иеродиакона Феодорита; это было в 1529 году, когда северный пустынник уже провел более 5 лет «в прегорчайшей пустыне». Феодорит прежде того 15 лет прожил на Соловецком острове; там, при частых сношениях с лопарями, легко было даровитому Феодориту научиться языку лопарей. Потому не трудно было ему перевести «некоторые молитвы с славянского языка на язык лопарей». А это было самою важною услугою для Печенжского проповедника.
После долгих трудов и скорбей проповедника значительное число лопарей, живущих у реки Печенги, уверовали в Господа Иисуса. Блаженный Митрофан не крестил их, потому что не был облечен в сан священства и даже не был еще иноком. Он отправился в Новгород испросить у архиепископа Макария грамоту на построение храма. Из Новгорода привел он с собою и плотников, которые более для Господа, чем за деньги, решились идти с ним в дальнюю и дикую страну. При построении храма блаженный за три версты носил на плечах своих бревна и лес. Построенный храм долго оставался неосвященным: из Новгорода не присылали священника. Митрофан отправился в Колу, тогда еще малолюдное местечко, и нашел там иеромонаха Илию, который освятил храм, крестил обученных вере лопарей и постриг в монашество самого проповедника, с именем Трифона. Это было не прежде 1532 года. Так надобно положить по соображении жития Трифона с летописью. Последняя говорит, что зимою в Филиппов пост 7040 (1531 г.) «прибыли в Великий Новгород Лопландцы с Мурманского (Норвежского) моря с реки Колы и Тутоломи (с реки Туломи, соединяющейся с рекою Колою пред впадением в море) и просили государева архиепископа Макария дать им антиминсы и священников, чтобы освятить церкви Божии и их просветить Святым Крещением. Боголюбивый архиепископ Макарий послал священников и диакона, и они освятили церкви Благовещения Богородицы и святителя Николая в Филиппов пост и их самих крестили в великом числе, даже лопарей за Святым Носом».
Блаженный Трифон, воспользовавшись услугами Кольского иеромонаха для окрещения Печенжских Лопарей, стал устроять на устье реке Печенги обитель Святой Троицы. Теперь у него были два труда – труд распространения Евангелия и труд устроения обители. Чтобы продолжать дело Евангельской проповеди, надлежало путешествовать. А что это значило в той стране? Жилища лопарей разбросаны по местам болотистым, пересеченным горами и скалами; ни сел, ни деревень нет, а только уединенные шалаши. Каково же было, не встретив готовности сердец в одном жилье, идти по тундрам и горам, чтобы встретить подобный прием в другом шалаше? Подвижник Божий терпеливо трудился. Когда из тех, которые открыли вере христианской глубины души своей, нашлись готовые посвятить жизнь свою служению Господу, – это облегчило труды проповедника веры. Лопари, наученные Трифоном живому благочестию, с живым одушевлением передавали другим семена благочестия, и целый дикий край получил совсем новый вид. Вместе начала укрепляться и обитель Трифона. «Благодатию Божиею, – писал современник, блаженный Максим Грек, – многие иноверные обратились в Православную и благочестивую веру христианскую… Прежде того жили они как звери в пустынях непроходимых, в пещерах и расселинах, не имея ни храма, ни нужного для жизни; питались животными, зверями, птицами, морскими рыбами, и что кто ловил, тем торговал. Православие распространилось до Варяжского города Варгава, где живет капитан или князь. И здесь ныне благоволением Отца, изволением Сына и действием Святого Духа устроен честный монастырь и собралось большое братство иноков. Это в 60 верстах от того Варяжского города, на реке Печенге, близ моря».
По житию Трифона, крещеные лопари до того полюбили святую веру, что одни приносили в пользу обители плоды торговли своей – деньги, другие отдавали земли, озера и приморские угодья. Последнее видим и по царской грамоте, где записаны «земли, воды, угодья и промыслы, что дала в дом Живоначальной Троицы новокрещенная Лопь».
В глубоком севере сеять хлеб почти нельзя, его надобно доставать из более теплого края. «Печенжский монастырь стоит на украине, у студеного моря; пашни около монастыря нет, земля каменистая, стужа великая, во все лето снег сходит на короткое время», – так писали Печенжские иноки столетием позже Трифона. Потому-то блаженному Трифону, отечески любившему собранную им обитель, не раз приходилось отправляться в Новгород, чтобы там собрать хлеба для своей обители. С таким намерением был он в Новгороде в 1551 году.
Рассадник благочестия и новой веры, насажденный в стране дикой, нужно было оградить защитою гражданской власти. Блаженный Трифон не принимал на себя звания игумена обители своей, звание игумена предоставил он другому; но он был отцом, насадителем и попечителем своей обители. Потому отправился он в Москву к царю с опытным иноком. В Москве полезен был Трифону прежний сожитель его в Лапландской пустыни, а теперь архимандрит Феодорит; последний в это время пользовался вниманием царя, так что отправлен был вскоре с особенными поручениями на Восток. Друг пустыни и сотрудник по проповеди Лапландской, конечно, говорил в Москве боярам и духовным об усердном проповеднике Трифоне. Трифон и его спутник представили царю просьбу обители, когда с царевичем Феодором шел он в храм. Добрый царевич вышел из храма в придел, как бы по случаю, снял с себя верхнюю одежду и, послав ее Трифону, велел сказать: «Царевич, посылая одежду, желает, чтобы милостыня его предупредила царскую; пусть преподобный употребит ее на церковную одежду». По возвращении из храма царь советовался с боярами о просьбе Трифона. Нетрудно было видеть после беглого взгляда на дела блаженного Трифона, что к проповеднику лопарей не следует относить слов царя, которые незадолго пред тем предлагались собору: «старец поставит келлию в лесу или срубит и церковь, но пойдет по миру с иконою просить на сооружение, а у царя просить земли и руги, а что соберет, то пропьет». Царь наделил блаженного Трифона как церковного утварью, так и угодьями. Царская грамота от 1 ноября 1556 года говорит: «По просьбе сыновей моих царевичей Иоанна и Феодора Иоанновичей, пожаловали мы Печенского монастыря, что у холодного моря, у Мурманской границы, обители Святой Троицы игумена Гурия с братиею и кто бы там ни был игуменом с братиею, взамен руги, молебных и панихидных денег, по их скудости, на пропитание в вотчину, морскими губами (заливами) Матоцкою, Лицкою и Урскою, также губами Печенскою, Пазренскою и Навденскою, в море всеми рыбными ловлями и выметом морским, когда из моря выкинет кита или моржа или иного зверя, со всем морским берегом и его островами, с реками и речками, с пашнями и лесами, с лесными озерками и звериными ловлями, с лопарями, какие только приписаны теперь или будут приписаны к Матоцкой и Печенской губам, со всеми угодьями заливов и с царскими денежными сборами и волостными кормами, чтобы тем монастырь мог обстроиваться и питаться. Боярам нашим Новгородским и Двинским приказным людям Усть-Кольской волости, всем приморским жителям, Карельским детям и лопарям и всякому другому не вступаться в ту отчину, в реки, тони, рыбные ловли и угодья».
Блаженный Трифон, возвратясь в свою обитель с царскими дарами и грамотою, принес ей радость и мир. Рыбными ловлями и другими угодьями она теперь обеспечена в существовании. Первым делом его после благодарности Господу было объявить царскую грамоту местным начальникам и старшинам. Надобно было обрадовать и новокрещенных детей своих. Средствами, привезенными из Москвы, блаженный Трифон построил для них на устье реки Паза (Паэса) храм святых Бориса и Глеба.
С 1557 года во всем северном краю был сильный продолжительный голод. Несколько лет сряду мороз убивал посевы. Это вызвало блаженного Трифона на новые тяжкие труды для обители. Взяв с собою несколько братьев, он ходил по Новгородскому краю из одного поселения в другое, испрашивая у боголюбивых подаяния. Все, что получал, отсылал он на содержание братии. Так кормил он духовных детей своих целые 8 лет.
С юных лет возлюбив Господа, перенесши столько трудов и скорбей для Него в летах зрелости, преподобный боялся быть неверным Ему в старости и продолжал подвизаться для Него до гроба. Раз купил он в Коле ручные жернова и положил их себе на плечи, чтобы несть в свою обитель. Ученики просили его не мучить себя такою ношею. «Братья! – сказал старец. – Тяжелое бремя лежит на потомках Адама, с рождения до самой смерти: к чему веселиться? Нет! Трифон! лучше повесить камень на шею твою, нежели соблазнять братию праздностью». И 158 верст от Колы до Печенжской обители, дорогою то болотною, то гористою, нес он жернова на себе; мало и того, он при таком труде мало вкушал пищи.
Такими подвигами преподобный достиг великой крепости духовной. Раз медведь вошел в его келью, опрокинул квашню и начал есть тесто. Преподобный, придя к келье, сказал медведю: «Иисус Христос, Сын Божий, мой Бог, повелевает тебе выйти из келлии и стоять смирно». Медведь вышел и стал у ног преподобного. Взяв палку, преподобный наказал виновного медведя и, сказав, чтобы вперед не смел беспокоить обители, отпустил его. С того времени, прибавляет инок обители, медведи никогда не делали вреда ни оленям, ни другим животным обители.
В последние годы жизни своей преподобный часто удалялся в пустыньку, где, построив храм Успения Богоматери, проводил время в уединенной молитве.
Пред кончиною своею блаженный Трифон был тяжко болен. Наконец, близкий к смерти, сказал он братьям: «Заповедую вам, погребите меня у церкви Успения Богородицы в пустыньке, куда отходил я на молчание». Глубокой старости достиг он, если почил в 1583 году – тогда он прожил на Печенге почти 60 лет. Он был ростом невелик, но крепок, несколько сгорблен и плешив, с длинною, седою бородою. Так говорят о нем по уцелевшей древней иконе его и по видениям!
После кончины его царь Феодор Иоаннович осаждал крепкий город в Ливонской стране. Осажденные немцы на рассвете направили пушки свои на царский шатер, когда царь еще спал. Ему явился благолепный старец в иноческой одежде и сказал: «Встань, государь, и выйди из шатра, иначе будешь убит». «Кто ты такой?» – спросил царь. Явившийся отвечал: «Я тот Трифон, которому ты подал свою одежду, чтобы твоя милостыня предварила другие, – Господь Бог мой послал меня к тебе». Пробудившийся царь едва успел выйти из шатра, как ядро из города ударило в кровать царскую. Благочестивый Феодор возблагодарил Господа за чудное спасение свое. Он послал в обитель Печенгскую найти блаженного Трифона, но получил ответ о его кончине. Царь оказал потом милости обители. «Сказание» не определяет ни года, ни города, когда и где случилось дивное событие с царем. Но без сомнения, это было под Нарвою, в феврале 1590 года. Царь Феодор был здесь с войском; шведы упорно защищали Нарву, но она была взята.
В то же время (1590 г.) шведы на севере опустошали поселения русских. За неделю пред праздником Рождества Христова, говорит «сказание», они сожгли храм Успения Богородицы, где почивали мощи преподобного под спудом. Здесь замучили они праведного инока Иону. Потом скрылись в засаде. В самый праздник, во время Литургии, ворвались они в обитель Святой Троицы и с зверскою жестокостью начали умерщвлять иноков и послушников; одних рассекли пополам, другим отрубили руки и ноги. Иных вдоль рассекли. Игумена Гурия и иеродиаконов мучили различно, кололи оружием, жгли на огне, допытываясь от них, где монастырская казна. Страдальцы не сказали им о казне, и разъяренные шведы изрубили их в куски. Ограбив, что могли найти, предали они огню храмы и все здания обители. Всех иноков погублено в обители 51 человек; послушников и рабочих – до 65 человек; остались целы только те, которых не было в обители. После того, по воле царя Феодора, монастырь для безопасности основался в городе Коле у Благовещенской церкви. После пожара 1619 года он построен у города за рекою Колою, но до 1675 года два раза и здесь разоряли его шведы.
Мощи преподобного остаются под спудом на месте погребения их, в Печенжском Лопарском погосте, в Сретенской церкви, приписанной к Кольскому собору.
Иноки, перейдя в Колу, сохраняли такой устав: если кому из иеромонахов случалось быть вблизи прежнего места обители, непременно пел панихиду над гробом блаженного основателя обители. Иеромонах Иона, быв здесь, не только не выполнил устава, но еще сидел на могиле старца Ионы, замученного шведами. Когда он отъехал на несколько верст от места покоя блаженного Трифона, внезапно вся половина тела его поражена была параличом. Глубоко почувствовав свои согрешения и исповедав их пред братией, он стал молить преподобного простить его. На четвертую ночь явились ему двое святолепных мужей, один в иноческой одежде, другой в священнической. Последний говорил: «Начальник и отец мой, святой Трифон! прикоснись к больному, чтобы был он здоров». – «Ты, отец Иона, почтен саном пресвитера, отвечал Трифон, на твоей гробнице сидел он: ты и должен исцелить». «Нет, – возразил Иона, – ты – первоначальник в этой стране и мой учитель, а я только ученик». Преподобный сказал: «Если называешь меня учителем, должен ты исполнить мою волю». Тогда Иона осенил крестным знамением пораженные части больного и сказал: «Во имя Святой Троицы, молитвами преподобного Трифона, будь здоров и не нарушай пределов, положенных отцами». Больной, проснувшись, почувствовал себя здоровым и увидел луч света, последовавший за отходящими святыми.
О блаженном Ионе сохранилось предание, что он был священником церкви святителя Николая в городе Коле и в мире назывался Иоанном. Потеря любимого дитяти так поразила его, что он ушел в обитель блаженного Трифона и стал учеником его; он такую имел любовь к учителю своему, что после его смерти поселился при скитском храме Успения Богоматери, чтобы каждый день совершать Литургию за упокой усопшего. Здесь мученически убитый шведами, положен он близ учителя своего.
Иноку Иоасафу, ослепшему от тяжкой головной боли, явился преподобный Трифон и, коснувшись очам его, сказал: «Во имя Святой Троицы будь здоров и прозри, но сохраняй монашество по обету». «Исцелился я и прозрел явлением преподобного отца нашего Трифона!» – кричал в восторге прозревший, и собравшиеся на голос его иноки прославили Господа.
Не раз преподобный Трифон являлся во время бури на море и спасал погибавших.