16.09.2019
<-назад в раздел
День памяти блаженного иерея Петра Угличского
Отец Петр Томаницкий родился в 1782 году в семье причетника Якимовского погоста Угличского уезда Ярославской губернии. Окончив семинарию в губернской столице, в 1807 году он был рукоположен священником во Входо-Иерусалимскую церковь близ Углича.
Полученное место оказалось крайне неблагоприятным, став для подвижника постоянным источником душевных переживаний. Местных прихожан отличала жестокость нравов, а причт – распущенность, непримиримость и склонность к кляузам. Отец Петр, всегда поступавший в согласии с совестью, начал вызывать у небрежных церковнослужителей недовольство и раздражение. И вскоре с их стороны посыпались на него различные доносы и прошения в высшие инстанции с ложными обвинениями. Одна из таких жалоб привела к судебному разбирательству и несправедливому трехдневному заточению священника в холодном чулане.
Ситуация еще ухудшилась, когда после освобождения подвижник ни словом, ни намеком не упрекнул своих клеветников. Такая незлобивость пробудила в них невероятную ярость, так что недоброжелатели жестоко избили батюшку. Будучи человеком крепкого телосложения, отец Петр легко мог бы дать отпор, но, преисполненный христианской любви к врагам, не стал отвечать злом на зло. Однако с тех пор, по замечанию домашних, он сделался каким-то особенно задумчивым, часто погружался в себя и высказывал горькие сожаления о неправедных путях человеческих.
Каплей же, как бы переполнившей чашу скорбей и окончательно подорвавшей душевное здоровье священника, стало драматическое событие 1812 года. Совершая Литургию, пастырь получил нервное потрясение от ложного известия о вхождении войск Наполеона в Углич. Пережитое волнение, вкупе со всеми предыдущими моральными страданиями, послужило толчком к нервному заболеванию.
Около года отец Петр лечился от своего душевного недуга в Ярославле, а затем вернулся к службе, но вновь стал объектом недоброжелательства и нападок. В начале 1814 года он повторно заболел и по настоянию членов причта был помещен в дом умалишенных. А когда вернулся в том же году к семье, вследствие болезни его отстранили от пастырской должности и отобрали священническую грамоту. Но именно с этого времени батюшка становится известным как блаженный прозорливец, к которому православный люд обращался за советами и вразумлением.
Жизнь юродивого священника несла на себе печать особого Божественного Промышления. Приступы его буйства иногда доходили до того, что родные вынуждены были приковывать отца Петра к стене цепью (часто он и сам просил их об этом), но Господь сообщил ему благодатный дар прозрения будущего и тайн сердец человеческих.
Так, например, некий полицейский пристав, недолюбливавший отца Петра за его обличения, поймал как-то батюшку на улице, отвел в участок и приказал жестоко высечь, что и было исполнено. Однако провидец, как выяснилось, знал о предстоявшем злоключении заранее. Утром того дня блаженный служитель Христов, поднявшись от сна, сказал своей жене: «Ксения Ивановна, какая ныне баня мне будет славная!» А когда она ему возразила: «Что ты, батька, давно ли парился?» – он подтвердил: «Жаркая будет баня!», разумея под этим наказание розгами.
Замечателен и такой случай: когда подвижник еще находился в Ярославском доме умалишенных, одна угличская мещанка, пришедшая навестить его, воскликнула: «В какой Вы неволе здесь, батюшка! Что досталось на Вашу долю!» На это отец Петр ответил: «Не тужи сова о сове, а тужи сама о себе; нечего меня жалеть, сама сюда попадешь». Посетительница не восприняла эти слова всерьез, подумав, что священник действительно не в своем уме. Но через несколько лет от тифозной горячки она впала в нервную болезнь с буйством, и четыре месяца провела в той самой больнице.
А однажды, когда жена подвижника собралась в Углич, находившийся в версте от их Иерусалимской слободы, батюшка заметил: «Не ходила бы нынче в город, неровен час пожар будет». Не обратив на эту просьбу внимания, супруга ушла, но, добравшись уже до городского рынка, почувствовала сильное внутреннее безпокойство и поспешила вернуться. Между тем в ее отсутствие в комнату, где находился отец Петр, входила девочка-соседка и слышала, как он произнес: «Еще не загоралось, а скоро загорится». В тот же час занялся пожар в соседнем доме, и затем пламя перебросилось на жилище отца Петра, который был в это время прикован цепью к стене. Ему угрожала явная опасность погибнуть в огне, но подоспевшая из города жена указала через окно на ключ от замка на цепи и подвижник выжил.
Иногда, предрекая пожар, прозорливец ходил по улицам, приговаривая: «Ух, жарко будет!» Впоследствии именно в тех местах дома и сгорали.
Молва о даре предвидения и духовной мудрости отца Петра все более распространялась, к нему шло уже множество народа из самых разных слоев общества. Конечно, его открытые, прилюдные обличения беззаконий у некоторых вызывали и недовольство, отчего страдалец часто бывал бит, наказуем заключением в камеру и истязаниями в больнице для умалишенных. Поступки его часто имели видимость действительного душевного расстройства: когда вразумления или увещевания не помогали, а, напротив, вызывали насмешки, юродивый начинал кричать, рвать на себе волосы, раздирать рубашку.
Но с какого-то времени отец Петр, вероятно, по Божиему откровению, навсегда оставил резкий тон и изменил образ своих наставлений, сделавшись для всех посетителей тихим и кротким. Вражда к нему утихла, и даже бывшие гонители стали обращаться к подвижнику за духовной помощью.
Тех, кто ехал издалека, батюшка выходил встречать задолго до их появления и даже до того, как получал о них известие; сам объявлял гостям цель их визита и давал нужный совет или предостережение. Иногда он говорил с людьми в своей особой манере – обращаясь будто к некоему постороннему ему одному видимому лицу. Между тем слушатели, изумляясь прозорливости блаженного, находили в его речах именно то, в чем нуждался каждый из них. Но не одними только словами, а и знаками, и даже с помощью символических предметов (камешков, железок или дощечек) отец Петр наставлял своих посетителей. Порой он возлагал на них какие-нибудь послушания, давал поручения. Так, одного гостя батюшка послал в кузницу выковать металлический предмет, другого – принести что-то с недалекого берега Волги. Бывало, заставлял при себе читать, петь, писать или давал какую-либо легкую работу, всегда имевшую назидательное значение.
Когда посетители жертвовали деньги или вещи, нужные в хозяйстве, священник провидел, кто из них принес ему дар с усердием и от честных трудов. В противном случае он ничего не принимал и даже ценные подарки бросал в печь. Он также обличал в недобросовестности тех людей, которым другие поручали передать ему что-то, но они или утаивали это у себя, или приносили не все, а часть. Все получаемое отец Петр раздавал бедным и лишь остатки – домашним, которые за счет сих пожертвований его и содержали.
Жизнь подвижник вел неизменно суровую: спал не на кровати, а на простой лавке, подкладывая под голову кирпич. Чтобы лишить чай приятного вкуса, он клал в чашку прядь льна…
Скончался батюшка почти в 85-летнем возрасте, в начале сентября 1866 года, напутствованный Святыми Тайнами. У гроба служились по желанию верующих непрерывные панихиды при великом стечении народа. Для погребения тело привезено было, как завещал покойный, в Рыбинск, в женский Софийский монастырь, устроенный в свое время по его предсказанию и благословению. Погребальное шествие торжественно встретил за заставою крестный ход.
В день похорон знаменитый проповедник отец Родион Путятин произнес следующее слово:
«Вместо последнего целования приидите, братие и сестры, отдадим наш поклон умершему отцу Петру и помолимся о упокоении души его. Редкие из людей пользуются таким почтением, каким пользовался покойный отец Петр, которого гроб теперь перед нами, – очень редкие. В последние сорок лет [почти] девяностолетней его жизни у него, может быть, до сотни тысяч перебывало людей всякого звания, состояния, образования. И приходили к нему не близкие только, но и из дальних мест, и приходили не за советом только и наставлением, а просто так – только взглянуть на него, только посидеть у него, поклониться ему, получить благословение от него. А какое к нему почтение теперь, умершему! Как святыню встретили здесь его гроб, и как отца своего родного стеклись все проводить его в могилу!
Чем заслужил он такое почтение? Что заставляло всех особенно прибегать к нему за советами, за наставлениями, за утешениями? Думаю, тем, что он был человеком большого ума, далеко видел, был прозорлив. Да, он был одарен прозорливостью, дальнозоркостью. Он знал, что кому сказать, как сказать; знал, кого к себе принять, кому отказать, знал, когда перед кем ему молчать, когда перед кем ему говорить. И потому-то он и молчанием своим говорил поучение, и отказом своим давал вразумление.
При такой прозорливости, дальновидности, он всегда, можно сказать, днем и ночью, имел в мыслях одно: что одно? – Чтобы всякого приходящего чему-нибудь научить, чем-нибудь вразумить, как-нибудь и чем-нибудь утешить, успокоить. От того-то он мало говорил, а больше молчал, слушая и обдумывая. Дальновидных людей на свете немало, но те далековидящие смотрят вдаль для того, чтобы как-нибудь поскорее, прежде других что добыть, получить для себя, чем воспользоваться, завладеть. А покойный отец Петр, забывая себя и свое, зорко всматривался во все, внимательно вслушивался всегда – для того только, чтобы другим понужнее, пополезнее что сказать, других повернее как вразумить, наставить, поскорее утешить, получше успокоить. Да, своим забвением самого себя для других, своею небрежностью к самому себе ради ближних, – вот чем он, при своей дальновидности, всех к себе располагал, всех привлекал…»
Подготовила Ксения Миронова
