08.09.2018

 

Священноисповедник Роман родился 1 октября 1874 года в местечке Замостье Холмской губернии. Он был вторым из семи детей в многодетной семье учителя прогимназии (неполная гимназия с четырех- или шестиклассным курсом, – примеч. ред.) Ивана Иосифовича и акушерки Марии Матвеевны Медведей.

В 1892 году по окончании Холмской духовной семинарии Роман поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. Через пять лет, завершив учебу со степенью кандидата богословия, он был назначен инспектором Виленской духовной семинарии. В 1901 году по благословению своего духовного отца святого праведного Иоанна Кронштадтского Роман Иванович женился на выпускнице медицинских курсов дочери священника Николая Невзорова Анне.

В марте того же года в Чернигове владыка Антоний (Соколов) рукоположил его во иерея и направил в Крестовоздвиженское братство известного помещика Неплюева в Черниговской губернии. Но там отец Роман не задержался: болела жена, а главное – устав братства и требования Неплюева к священнику не соответствовали церковным канонам.

В 1902 году батюшка получил назначение в храм святой Марии Магдалины в Санкт-Петербурге. Здесь образовалась многочисленная духовная община и было организовано общество трезвенников. Пастырь полностью отдавал себя приходской деятельности; и эти несколько лет напряженной жизни сказались на его здоровье. Отец Роман и матушка Анна заболели туберкулезом, пришлось переехать в Крым. В Севастополе будущий священноисповедник стал настоятелем Свято-Владимирского адмиралтейского собора и благочинным береговых команд Черноморского флота.

Многие послушания в Свято-Владимирском соборе несли сами матросы, на них же был возложен и тарелочный сбор. Некий моряк по фамилии Докукин решил этим воспользоваться и начал воровать церковные деньги. Вскоре его уличили в содеянном и по распоряжению отца Романа отправили на корабль. Когда же после февральской революции 1917 года образовался солдатско-матросский революционный комитет, его возглавил тот самый воришка. Месть не заставила себя ждать: в декабре того же года комитет вынес постановление об аресте и расстреле протоиерея Романа. Но учитывая известность священника и любовь к нему прихожан, решили, что отсутствие батюшки на рождественском богослужении может вызвать возмущение верующих, и отложили расправу до святок.

Батюшка узнал о злодейском замысле и по настоянию жены сразу же после Литургии в день Рождества Христова тайно выехал в Москву. В тот же день, через несколько часов после его отъезда, в дом ворвались матросы во главе с Докукиным. Не найдя отца Романа, они устроили погром, даже попротыкали штыками матрасы и подушки. Допросили Анну Николаевну, которая во время обыска держала на руках шестимесячную дочь Ирину. Но матушка мужественно молчала и ни слова не сказала о том, где ее муж.

А протоиерей Роман благополучно добрался до Москвы и направился к Патриарху Тихону, который определил его настоятелем Покровского собора на Красной площади. Прежний настоятель, выдающийся пастырь отец Иоанн Восторгов, буквально накануне был расстрелян богоборцами.

В 1919 году, когда собор закрыли, отец Роман перешел в храм святителя Алексия, митрополита Московского, в Голенищевском переулке. По благословению Патриарха было организовано Алексеевское братство ревнителей Православия. С этого момента для священника начался особый период пастырского служения, продолжавшийся более десяти лет. Многие люди в то смутное время, благодаря его неустанным трудам, нашли путь к Церкви и обрели твердую веру.

Богослужения в храме святителя Алексия совершались ежедневно утром и вечером. По воскресеньям после служб слушали толкование на Евангелие, читали святоотеческую литературу, беседовали. Каждый мог задать вопрос или сам поделиться своими мыслями, а после всех говорил батюшка. Он призывал к решительному покаянию во грехах всей жизни, сознательному повторению обетов Крещения и обращению каждого ко Христу как к своему личному Спасителю.

В 1927 году была опубликована декларация митрополита Сергия, вызвавшая в церковной среде серьезные разногласия. Протоиерей Роман счел нужным написать письмо к священнослужителям и мирянам, в котором увещевал не разрывать общения с митрополитом и не становиться жертвой козней врага нашего спасения. Он объяснял, какими должны быть отношения Церкви с советской властью; рассматривал положение древних христиан во время гонений; напоминал, что подлинным церковным Главой является не какой-либо иерарх, праведный или согрешающий, а Сам Христос.

В конце 20-х годов власти начали преследовать семью священника, а в 1930-м выселили ее из церковной квартиры. Стараниями духовных чад для отца Романа была выстроена небольшая дача в деревне Ольгино вблизи станции Железнодорожная, а матушка с детьми перебралась в город Пушкино, к его духовной дочери.

К этому времени жизнь в приходе, которым руководил протоиерей Роман, стала объектом наблюдения для безбожных властей. С 1918-го по 1929-й годы, московский период служения, священника арестовывали 15 раз, однако всегда отпускали.

Но вот, 6 февраля 1931 года настоятеля и членов Алексеевского братства посадили в Бутырскую тюрьму. Следствие завершилось через два месяца, и 26 апреля 1931 года было составлено заключение, согласно которому обвиняемых признали «членами контрреволюционной организации <...> тайных монахов», которые «посещали нелегальные собрания и вели антисоветскую агитацию». Коллегия ОГПУ приговорила подсудимых – 24 человека – к различным срокам тюрьмы и ссылки; протоиерея Романа – к десяти годам концлагеря.

2 июня священнику дозволили повидаться с родственниками. На следующий день его уже отправили в один из лагерей Беломорско-Балтийского управления; 9 июня он прибыл в Кемь. Единственной связующей нитью с оставшимися на свободе служила переписка, осуществлявшаяся через его дочь Ирину.

В 1932 году 15-летняя Ирина и матушка Анна получили разрешение увидеть батюшку. В ноябре они добрались до места заключения – Попова острова. Отбывая срок, священник работал сторожем, затем счетоводом. Условия жизни там были нечеловеческие: узники недоедали, мерзли, спали на голых нарах без матрасов. Чтобы хоть как-то согреться, священник подкладывал под арестантскую одежду две подушки – спереди и сзади. Матушка с дочкой пробыли у отца Романа три дня – больше администрация лагеря не разрешила. Уже возвращаясь, они увидели жуткую картину: часовые везли по льду большие сани со сложенными штабелями замороженными трупами…

Через некоторое время протоиерея Романа перевели еще севернее – на станцию Кузема. Состояние его здоровья стало настолько тяжелым, что руководство ОГПУ сочло возможным сократить срок. В 1936 году исповедник возвратился из ссылки совершенно больным – по сути его отпустили умирать.

28 июля на Ленинградском вокзале батюшку встретили матушка, дочь и несколько духовных чад. Прописку дали в Волоколамске. Но отец Роман почти сразу уехал в Черкассы к старому другу – туберкулез, усилившийся за время заключения, угрожал его жизни, а северный климат был губительным для такого рода больных. Но и там здоровье пастыря ухудшалось, а отсутствие родных и отдаленность духовных детей создавали дополнительные трудности и безпокойства. 25 мая 1937 года он сломал шейку бедра правой ноги, что до конца жизни лишило его возможности передвигаться самостоятельно. Дали телеграмму матушке, и она срочно перевезла отца Романа в город Малоярославец (Калужская обл.). Состояние было критическим: тяжелая форма туберкулеза, сложный перелом, обездвиженность, крайне ослабленный организм…

18 августа 1937 года, чувствуя приближение кончины, священноисповедник изъявил желание принять иноческий постриг, который совершил над ним старец Зосимовой пустыни игумен Митрофан. Утром 8 сентября 1937 года отец Роман причастился, а в семь часов вечера его душа отошла ко Господу. Погребли батюшку на малоярославецком городском кладбище.

3 августа 1999 года по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия II мощи священноисповедника Романа были обретены и перенесены в Москву, в храм Покрова Пресвятой Богородицы на Лыщиковой горе. Святой прославлен Русской Православной Церковью в 2000 году в чине исповедника.

 

ИЗ ЛАГЕРНЫХ ПИСЕМ ОТЦА РОМАНА:

 

Многое увидел я, многому научился, во внешнем я уже не такой безпомощный, как ранее, многое сам научился делать. А вам всем хотел бы сказать, хотя и ранее писал об этом, как важно, живя на свободе, приучать себя к жестокому житию и всяким лишениям, чтобы, когда придут тяжелые обстоятельства, все переносить с мужеством и полным самообладанием. Чувства, чувства – как они разоряют нас, если не находятся в полном подчинении разуму! Когда догорают силы, видишь, как много их истрачено напрасно... Чувства – огонь души, надо хранить [их] только для Первостепенного, а ко всему прочему надо научиться относиться спокойно, почти безразлично (покупающе, яко не приобретающе, пользующеся миром сим, яко не пользующеся). Эту мораль прописываю прежде всего себе и требую, чтобы у меня было именно такое отношение к моим внешним обстоятельствам, и в частности к моему заключению...

 

+   +   +

 

Еще не прошло и месяца, как я пережил четыре переброски, я не задаюсь вопросом, почему и для чего все это, и говорю себе постоянно, раз так происходит, значит, так и нужно, и все происходящее есть самое лучшее для меня в настоящее время. А посему какие-либо колебания, недоумения, огорчения неуместны. Ведь весь секрет жизни в том, чтобы все совершалось не по моей мелкой воле и не по моему жалкому умишку. Единая премудрая и благая воля должна царить во всем, а наше дело – не мешать ей осуществляться и в нас, и через нас. Прочее все понятно. Завтра кончаются четыре года моего заключения, кто бы мог думать, что я их переживу, а вот пережил и, если говорить о своей воле, еще хочу жить, дожить до освобождения и повидать всех вас, может быть, и пожить с вами. Впрочем, оговариваюсь, и этого я желаю, как писал вам не раз, для оправдания своей веры и славы Всевышнего...

 

Подготовила Ксения МИРОНОВА

 

По книге игумена
Дамаскина (ОРЛОВСКОГО)
«Жития новомучеников
и исповедников Российских
ХХ века Московской епархии.
Июнь-август» (Тверь, 2003. С. 184–248)