Митрополит Исидор и Флорентийская уния. Реакция на решения собора в православных странах

Введение. Положение в РПЦ после смерти митрополита Фотия

Время второй четверти 15-го века было временем серьезного испытания в стойкости веры для многих православных стран. Время, когда каждый правитель и иерарх стоял перед нелегким выбором: сохранить ли внешнее видимое благополучие или сохранить веру отцов. Это испытания связано с вопросом о унии с католической Церковью, утвержденной в 1439г. на Флорентийском соборе. К чести Русской Православной Церкви и крепнущего Московского государства это испытание было пройдено весьма достойно, что явилось залогом будущих успехов и осознанной в этих испытаниях самостоятельности.

Кроме сложности самого возникшего вопроса: принимать или не принимать провозглашенную во Флоренции унию, вопроса, для разрешения которого уже требовались немалые мудрость и мужество, кроме этого вопроса само положение на Руси было весьма и весьма непростым. Отношения между внуком героя Куликовской битвы Дмитрия Донского Василием и его дядей князем  Юрием были крайне напряженными. Шла настоящая династическая война. Проблема усугублялась тем, что роль Москвы, как столицы Руси еще требовалось доказать, и процесс централизации государства шел очень сложно.

«На первую половину 30-х годов XV в. приходится новая вспышка феодальной войны в московских землях. В условиях крайней политической нестабильности правительство Василия  II после смерти Фотия (1 июля 1431 г.) не спешило с избранием нового митрополита. Намеченный в 1432 г. в качестве кандидата на митрополию рязанский епископ Иона лишь спустя четыре года был отправлен в Константинополь на поставление. Подобная беспрецедентная медлительность объяснялась весьма просто:  в условиях острой междукняжеской борьбы и государственной разрухи и Василий II и Юрий Звенигородский предпочитали видеть церковь обезглавленной, опасаясь, как бы новый митрополит не принял сторону соперника».[1]

Следует принять во внимание, что прочно сложившейся традиции самостоятельно выбирать митрополита на Руси еще не было. Несмотря на укрепление политической самостоятельности Московского государства, окончательное слово в выборе первоиерарха для Руси традиционно было за Константинополем. И хотя «в Москве хотели поставить митрополитом рязанского епископа Иону, но патриарх Константинопольский поставил митрополитом на Русь Исидора (последнего русского митрополита из греков). В это время константинопольская церковь перед лицом надвигавшейся турецкой опасности пыталась найти помощь на католическом Западе».[2] Вообще к тому времени несколько митрополитов подряд были назначаемы из Константинополя без учета пожеланий русской власти. «Московские митрополиты греки Киприан, Фотий, Исидор, будучи ставленниками константинопольского патриарха, опирались на поддержку вселенской православной церкви.»[3] Другое дело, что одни решительно и твердо стояли за интересы вверенной им паствы и оставили по себе добрую память, не в пример другим, в частности митрополиту Исидору, использовавшему данную ему власть совсем в ином направлении.

Положение Византии и ее мотивы принятия унии

Главным делом митрополита Исидора, делом, которому он посвятил всю свою жизнь, и все свои силы и немалые способности, была уния с западной церковью. «Гордые ромеи» в последние годы Византийской империи вынуждены были искать единства с католическими странами Запада. Император Иоанн VIII Палеолог  и патриарх Константинопольский Иосиф решили обратиться за помощью к Риму. В 1438г. в Ферраре (а затем во Флоренции) был созван очередной Собор с целью оформления унии Православной Восточной Церкви с римской.»[4]

Для принятия унии, а точнее, для подчинения Восточной Православной Церкви Западной Католической, в начале 15-го века сложились благоприятные для Рима политические условия. В первую очередь это связано с экспансией турецкого владычества и прямой угрозой в связи с этим самому существованию некогда мощной Византийской империи. Перед лицом порабощения иноверцами православные византийские императоры готовы были искать помощи где угодно, даже у некогда смертельных врагов - латинян.

«Греческая империя находилась тогда в крайней опасности; она заключалась почти в одних стенах столицы; все ее области были уже во власти турецкого султана; войска были немногочисленны и большею частию наемные; финансы государства почти не существовали. Император Мануил Палеолог и сын его Иоанн очень ясно видели, что греки решительно не в силах защитить себя от турок; они думали, что единственное средство для спасения империи состоит в примирении с папою, чтобы через него получить помощь от западных христиан.

Переговоры об этом продолжались более 20 лет. В 1433 году отцы Базельского Собора, который считал себя Вселенским и действовал в духе независимости от папы, приглашали греков к себе для рассуждения о примирении Церквей и уверяли, что от собора вернее можно ожидать помощи, нежели от папы Евгения II, который находился тогда в самом ненадежном положении, между тем как  на стороне Собора было несколько королей и сам немецкий император Сигизмунд. Но император Иоанн, возлагая всю свою надежду на папу (хотя и отправлял посольство для предварительных совещаний в Базель), согласился, чтобы Собор был открыт в Италии, и притом с тем условием, чтобы папа доставлял от себя содержание грекам, присутствующим на Соборе. Указ императора созывал в Константинополь всех православных епископов. Многие из них прибыли лично, но из Патриархов вселенских один только Иосиф Цареградский согласился ехать в Италию; Патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский отказались присутствовать на Соборе и назначили вместо себя местоблюстителей.»[5]

Взгляды митрополита Исидора до его назначения на русскую кафедру

Назначение Исидора на русскую кафедру имело смысл именно в плане его работы по подготовке российской паствы к резкому повороту в отношении к Риму. Влияние и авторитет Исидора в патриархии было очень велико, не случайно он был одним из наиболее вероятных кандидатов на патриарший престол после смерти на Флорентийском соборе патриарха Иосифа. Его образованность и красноречие были оценены и при императорском дворе. «Император знал его с давних пор - еще в сане игумена тот ездил в Базель для переговоров о «соединении церквей», которые велись там с 1433 года.»[6]

Поэтому его назначение в Москву было далеко не случайно. Выбор на русскую кафедру такого выдающегося и влиятельного человека говорит о том огромном значении, которое придавали в Византии положению в России. «Для византийских политиков было очень важно сохранить в орбите своего влияния и богатую русскую церковь, к которой они не раз обращались за помощью, а также вернуть Московское великое княжество в борьбу с Турцией. Митрополит Исидор и должен был содействовать выполнению этой задачи.»[7]

Митрополит Исидор как никто другой подходил на роль насадителя идеи унии на русской земле. Высокая образованность этого кандидата давала ему немалое преимущество в спорах с возможными противниками среди малообразованных русских князей и архиереев. «Подобно своим ближайшим предшественникам Фотию и Киприану, Исидор был человеком весьма образованным, красноречивым, а также ловким дипломатом. Посылая Исидора на Русь, византийский император и патриарх хотели вскоре увидеть его как главу русской делегации на вселенском соборе, посвященном вопросу о соединении Православной и Католической Церквей.»[8]

 Однако, расчеты императорского двора и патриархии на деятельность Исидора в Москве и на соборе были несколько иные, чем те планы, которые имел сам Исидор. Его равнодушие к вопросам веры и легкость, с которой он поступался православными догматами в обмен на мнимые политические выгоды, вряд ли считались достоинствами даже в глазах императора и патриарха. «Греки были уверены, что им удастся доказать свою правоту и убедить самих латинян сделать им догматические уступки. И в Исидоре греки ценили не его готовность быть изменником вере отцов, чего они совсем не желали и не ожидали от него, а только его горячие симпатии к делу соединения и высокую образованность, как силу, с помощью которой они надеялись одержать победу над латинянами.

Назначая на русскую кафедру в данный момент своего соотечественника, греки преследовали вместе с тем и ту прозаическую цель, чтобы наверное располагать для предстоящего собора русскими деньгами, в которых у самих у них был крайний недостаток.»[9]

Первые шаги Исидора как предстоятеля РПЦ

Итак, в начале 1437г., Исидор прибыл в Москву. Его сопровождал не получивший назначения, избранник русской паствы владыка Иона. По человечески понятно, что первое встреча с князем при таком положении дел вряд ли могла быть сердечной. Но вскоре новоназначенный митрополит, проявив свои дипломатические таланты, добился расположения Василия II. Почти сразу по приезде, Исидор стал готовиться к путешествию в Италию на предстоящий собор. «Напрасно великий князь Василий Васильевич убеждал митрополита не ездить в латинскую землю и даже запрещал ему своею властию. Наконец, видя упорство Исидора, Василий сказал ему: «Если уже ты непременно желаешь идти на Собор, то принеси нам оттуда наше древнее Православие; а нового и чуждого не приноси нам, - мы того не примем». Исидор дал клятву стоять за православие и отправился в Италию.»[10]

Путешествие Исидора на Ферраро-Флорентийский собор

Однако, к своей клятве митрополит отнесся очень своеобразно. По пути в Феррару он часто подчеркнуто принижал значение православных храмов и богослужений предпочитая им латинские. Очевидно уже тогда он начал работу по подготовке своей паствы к принятию еще не провозглашенной унии. Наверно такое поведение в пути, по мнению митрополита, способствовало и обработке в нужном духе его спутников, некоторым из которых предстояло стать непосредственными участниками собора. «Ему сопутствовал еп. Суздальский Авраамий, архим. Вассиан, священник Симеон, княжеский посол Фома. Великий князь, дал Исидору большую свиту, для поддержания достоинства Руси.»[11]

 С великой помпой митрополит по пути посетил многие из городов своей митрополии, пользуясь этой возможностью для насаждения среди православных своих идей и пополнения дарами митрополичьего обоза. «Путешествие Исидора было весьма неторопливым, и продолжалось около года. Он посетил Тверь, Новгород, Псков, Ригу, затем целый ряд немецких городов и наконец, 18 августа 1438г. прибыл в Феррару.»[12]

Краткая история собора, роль Исидора

Имеется ряд исторических свидетельств со стороны русских путешественников как о путешествии в Италию, так и о последующем соборе. «Путешествие митрополита Исидора на Флорентийский собор и самый собор описаны двумя его русскими спутниками и очевидцами, состоявшими в свите единственного русского епископа Авраамия Суздальского. Неизвестный по имени суздалец издал «Путевые записки» данного путешествия, а суздальский иеромонах Симеон написал «Повесть об осьмом (Флорентийском) соборе». Оба автора, как явствует из их произведений, сделали это по официальному поручению, и, следовательно, взяты были во Флоренцию в виду сравнительной образованности и способности к литературному труду: одному было поручено вести дневник путешествия, а другому запись соборных деяний. Автор «Путника», по некоторым признакам человек светский - дьяк, ведет свои записки в спокойно-официальном тоне, чуждом отрицательного отношения к западному христианству и состоявшейся унии. Исидора он везде называет почетным титулом «Господина», Флорентийский собор называет «святым собором» и с канцелярским безучастием сообщает о конечном результате: «написаны граматы збора их, како веровати во святую Троицу». Иным характером отличается «Повесть» иеромонаха Симеона. Как лицо духовное, он не мог выдержать официально-объективного отношения ко всему латинскому. Вначале протокольную запись соборных деяний Симеон также пытался вести в духе официальной беспристрастности, но затем, когда, после ссоры с митрополитом Исидором, он обрабатывал свою «Повесть» в Новгороде и в Москве, искренняя точка зрения русского человека в ней обнаруживается вполне.»[13] Эти заметки впоследствии сыграли свою роль в определении отношения к деяниям собора Русской Церкви и московской власти.

Длительное путешествие митрополита Исидора заставило ждать основную часть греческой делегации. Надо отметить, что во многом надежды устроителей собора относительно состава его участников не оправдались. Ожидалось прибытие европейских государей, а также патриархов. Но большинство из них не прибыли, некоторые ограничились посылкой на собор своих представителей. Время ожидания для участников собора проходило в частных совещаниях по различным богословским проблемам. 

 «Император Иоанн с патриархом Иосифом , 22 митрополитами и епископами и почти 700 другими лицами духовными и светскими отправились на папских галерах в Италию. Собор был открыт в Ферраре 9 апреля 1438 года, под председательством папы Евгения, при котором было 11 кардиналов и до 150 латинских епископов. Несколько месяцев прошло в частных совещаниях и чистилище и о состоянии праведников по смерти; папа, видя непреклонность греков к принятию латинского учения, начал действовать принудительно, прекратив выдачу назначенного им содержания. Наконец 8 октября открыты торжественные заседания Собора. Для ведения прений назначены были с обеих сторон по шести лиц и в числе их со стороны греков блаженный Марк, митрополит Ефесский, и Исидор, митрополит Русский. Предметом для соборных рассуждений избран был вопрос: законно ли прибавление к Символу Веры «Filioque» (и от Сына), сделанное латинянами? Этим вопросом занимались до 8 декабря в 15 соборных заседаниях. Спорившие тщетно истощали все свое знание и искусство: ни та, ни другая сторона не хотела уступить ни в чем; не состоялось никакого решения и соборного определения.

      После того Собор был перенесен во Флоренцию. Здесь с 26 февраля возобновлены были торжественные заседания, посвященные рассмотрению латинского учения об исхождении Святого Духа от Отца и Сына. Все прения со стороны греков вел почти один Марк Ефесский.

(Не видя успехов в переговорах), раздраженный папа прислал объявить Патриарху, что, так как греки отказались от дальнейших состязаний, то они должны к наступающей Пасхе (5 апреля) или изъявить согласие на учение Римской Церкви, или отправляться в отечество. Этим окончились соборные действия во Флоренции, не приведшие ни к какому результату.

      Когда (в понедельник страстной недели) возобновились частные совещания греков в кельях больного Патриарха Иосифа, митрополит Исидор первым подал голос: «Лучше душою и сердцем соединиться с латинами, нежели возвратиться, не кончивши дела. Возвратиться, конечно, можно; но куда и зачем?» С этим мнением открыто согласился Виссарион, другие молчали. Один Марк Ефесский оставался непреклонным.»[14]

По свидетельству участников собора, митрополит Исидор, имеющий сильное влияние на императора, не выказывал интереса к обсуждению богословских тем. Но когда встали вопросы организационные и политические, он выдвинулся на первый план, как ревностный поборник унии с Римом любой ценой. Само собой, что главным противником его намерений выступал Марк Эфесский. Можно только предполагать какую ненависть питал Исидор к блаженному Марку, если он даже предлагал отлучить Эфесского святителя от Церкви. «Сторонники Унии требовали, чтобы св. Марка принудили подписать Унию, но Император не желал предпринимать крутых мер против Святителя. Тогда Исидор потребовал, чтобы св. Марка отлучили от Церкви, но в ответ на это раздались голоса среди греческих иерархов: «Будь доволен тем, что мы подписали то, что не собирались, а в патриархи ты не попадешь»[15]. В этом кратком эпизоде видно, во-первых, какую большую роль играл Исидор, что даже намеревался достичь патриаршего престола, и во-вторых, то, что его беспринципная проримская позиция претила многим православным участникам собора, но они, не в силах оказать ему активное сопротивление, тем не менее выказывали глухое недовольство.

Однако преодолеть мощное давление папского окружения, усиленное Исидором и его единомышленниками, был в состоянии только один святитель Марк. «После нескольких собраний сделана была первая уступка латинянам: греки признали, что «Дух Святой исходит от Отца и Сына». После этого Патриарх Иосиф внезапно скончался. Уступки продолжались: согласились, что Таинство Евхаристии рано действительно при совершении на квасном хлебе или на опресноках; признали, хотя неясно, учение о чистилище и, наконец, решились написать, что греки почитают папу верховным первосвященником, наместником Иисуса Христа, пастырем и учителем всех христиан, управляющим Церковью Божией, с сохранением прав и преимуществ четырех Восточных Патриархов, так что они занимают первые места непосредственно после папы.

Латиняне и греки спешили составить соборное определение о соединении Церквей (unio ecclesiarum). Под ним подписались сперва греки - немногие, как первые виновники дела, - с радостию, другие - увлекаемые подкупом или боязнью. Немногие успели освободиться от подписи, скрывшись из Флоренции. Одного только Марка Ефесского никто не тревожил, потому что все были убеждены в непоколебимой твердости сего великого мужа Православной Церкви. Когда соборное определение было принесено для подписи к папе и на вопрос его: подписался ли Ефесский? - ему отвечали: нет; то папа невольно воскликнул: «Так мы ничего не сделали!». Вместе с папою подписались кардиналы, епископы и аббаты.»[16]      

Сам процесс подписания унии являет собой одну из позорных страниц в истории конфессий и стран в этом деле участвовавших: «православных лестью, подкупом и насилием принуждали к подписанию определения о соединении церквей. Епископ Авраамий, например, за отказ был посажен в темницу и после принужден к подписи силою. Тверской посол Фома Суздаля Симеон, не желая участвовать в вероотступничестве, тайком убежали из Флоренции.»[17] «Не подписались под актом патр. Иосиф, умерший перед этим, Святитель Марк Эфесский и немногие другие. Митр. Исидор подписал акт за себя и за патр. Антиохийского Досифея, которого был уполномоченным.»[18]

 Так или иначе, 5 июля 1439г. была подписана уния. Митрополит Исидор, как незаменимый помощник папы среди православного духовенства был достойным образом отмечен. За услуги, оказанные католичеству, папа возвел Исидора в сан кардинала-пресвитера.

Реакция на решения собора в православных странах

К чести византийского православия, в своей массе христианский народ, воспитанный на идеалах верности чистоте догматов, хранимой Церковью многие века, не принял новых, явно предательских постановлений собора. Миряне и монахи, оказали подобным нововведениям глухое сопротивление, а послания и увещания столпа православия - святителя Марка Эфесского укрепляли их в этом стоянии за веру.

 «Лишь только бывшие на соборе сошли с галер на родной берег и были встречены вопросом, чем кончился Собор, то многие их них с сокрушением отвечали: «Как продали мы нашу веру, мы променяли Православие на ересь латинскую!» как бы отдавая себя на суд своих соотечественников и отрекаясь от принятого соединения, они восклицали: «Да отсечется рука, подписавшая беззаконное определение! Да исторгнется язык, изрекший согласие с латинянами!» один из митрополитов, бывший местоблюстителем патриарха Александрийского, Антоний Ираклинский, явившись на Собор архипастырей в Константинополе, торжественно исповедал: «Я не был согласен с одобрявшими соединение, как вы сами знаете, однако же подписался под определением, хотя недобровольно. И с той поры совесть меня мучит. Я отвергаю соединение и предаю себя суду Церкви как виновного». Такие известия произвели сильное смущение в православных жителях столицы. Все чуждались новоприбывших. Духовенство, оставшееся в Царьграде, не хотело совершать богослужения даже с теми, которые раскаялись вс воем согласии на унию. Патриархи востока, собравшись в Иерусалиме, произнесли осуждение на всех, соединившихся с Западной Церковью. Не молчал и твердый адамант Православия, блаженный Марк Эфессий, изнуренный летами и болезнями, но твердый духом: окружными посланиями ко всем православным христианам он заклинал всех удалиться от Флорентийского единения, как от дела богоненавистного. И голос великого поборника Православия имел неотразимую силу.»[19]

Неоценима роль Марка Эфесского для судьбы Православия в это нелегкое время. Ведь, как будет видно в дальнейшем, Русская Церковь оказавшись перед такой непростой проблемой как измена правой вере своего первосвятителя, нашла в себе мужество противостать могущественному еретику, в немалой степени видя неприятие унии в самой Византии. В итоге дело смертельно больного телом, но неодолимого духовно святителя победило: «Вокруг Марка Эфесского сгруппировались все защитники Православия. Патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский были также против унии. Они составили в 1443г. в Иерусалиме собор, на котором произнесли отлучение на всех приверженцев унии. Хотя Палеолог, в видах распространения уний возводил на патриарший Константинопольский престол одного за другим приверженцев унии, но уния мало продвигалась вперед. Да и сам император, не получив с Запада ожидаемой помощи, относился холодно к делу унии.»[20] 

Следует сказать и о положении в соседних с Московским княжеством землях после Флорентийского собора.

Не было больших успехов у поборников унии в Западной Руси: «Принесенная митрополитом Исидором на польско-литовскую Русь уния, о которой так давно мечтали тамошние государственные политики, казалось бы, должна была их чрезвычайно обрадовать и отныне утвердиться в западно-русcкой церкви. Но на деле этого не случилось. Во-первых, польское духовенство того времени еще не отличалось таким наступательным активизмом, как им впоследствии оно заразилось под влиянием иезуитов. Во-вторых, из двух тогдашних пап: Евгения IV, устроителя Флорентийской унии, и Феликса V, избранного собором Базельским, поляки не признавали ни того, ни другого и потому формально затруднялись принять акт унии от непризнанной ими власти. В-третьих, король польский Владислав Ш перед самым приездом Исидора в Польшу был избран в короли в Кракове, он менее чем через месяц был избран в короли венгерские (6 марта 1440г.).»[21]

 Также и в литовском княжестве уния не встретила той поддержки на которую рассчитывали ее устроители в силу различных политических причин. «Что касается государя литовского, то и он был в момент приезда Исидора в таком положении, которое не располагало его взяться за щекотливое дело введения унии. Именно: князь литовский Казимир был избран на место убитого 20 марта 1440 г. Сигизмунда. Но, как избранник одной партии, имевшей себе соперника в лице сына убитого Сигизмунда, он чувствовал себя нетвердым на великокняжеском престоле и неправоспособным к каким-либо серьезным предприятиям, даже и по своему личному характеру. Таким образом, церковная уния в пределах Польско-Литовского королевства на первых порах очутилась без государственной поддержки и тем самым обречена была на полный неуспех. Православные литовские князья приняли митрополита Исидора дружелюбно, находя возможным на практике как бы замалчивать его униатство и кардинальство.»[22]

 Но более всего неприятие унии было сильно в Москве. Задолго до возвращения митрополита там уже было известно о совершившейся измене. «В Москву доходили сведения о событиях во Флоренции. Сначала там наступило смущение, но затем решено было дать ему отпор. Тверже всех держал себя вел. кн. Василий II. Он успел снестись с Афоном и знал, что как там, так и во всей Византии духовенство и миряне с негодованием отнеслись к унии.»[23]

Возвращение Исидора в Москву. Неприятие унии князем и Церковью

Исидор же не спешил возвратится в Москву. Его обратное путешествие было тоже неторопливым. По всему пути следования митрополит объявлял о свершившемся единении и вел себя соответственно, вызывая недоумение православных. «Во время обратного пути Исидора от него бежали из Венеции боярин Фома и священник Симеон. Из Будима в Венгрии Исидор отправил пастырское послание о совершившемся соединении церквей. Через польский Краков Исидор проехал во Львов, тогдашний главный город Галиции. Побывал он еще в Вильне и Киеве. Православные князья литовские принимали его только как православного митрополита, а не как папского легата. Он же служил как в православных храмах, так и латинских костелах. В Москву он прибыл постом - 19 марта 1441 г.»[24]

Возвращался на свою кафедру он уже в новом качестве, в сане кардинала и легата от ребра апостольского, дарованном ему папой. В Москву он вступил решительно, с преднесением католического креста. На первой же литургии возносилось имя папы Евгения и было зачитано решение Флорентийского собора. На что он рассчитывал, проводя такой стремительный натиск на паству. Может на неграмотность и доверчивость русских христиан, или на свой непререкаемый авторитет первосвятителя? «Показательна реакция московской знати на объявление Исидором условий унии: «вси князи умолчаша, и бояре и иные мнози, еще же паче и епископы русские, вси умолчаша и воздремаша и уснуша»[25].

Но это молчание продолжалось недолго. В сердцах православных боролись желание отстоять свою правую веру и почтение, которое вызывал у каждого православного сан митрополита. Но вскоре всем стало очевидно, на чьей стороне правда. «Первым опомнился великий князь. Он доказал Исидору, что русское сердце благоговейно чтило полноту живой веры, а не привычную обрядность и бездушное послушание. Назвав митрополита «ересным прелестником, лютым волком, лжепастырем, губителем душ», Василий велел заточить Исидора в Чудовом монастыре и созвал русское духовенство на собор для рассмотрения флорентийской соборной грамоты. Определение было признано незаконным.»[26] «Исидора усиленно уговаривали отречься от унии, вероятно, в этом случае он сохранил бы митрополию. Твердость Исидора в вопросе об отречении сильно усложнило его положение: признание митрополита-униата означало капитуляцию перед давним идеологическим врагом русской Церкви - католичеством.»[27]

Здесь само собой возникает вопрос, что подвигало митрополита Исидора настолько упорно бороться за идею унии. Подобное твердое стояние с риском для жизни, пусть и за неправое мнение, не дает возможности объяснить все его непомерным властолюбием или алчностью. Для человека с такими мотивами поведения не характерна безоглядная борьба за идею. «Для объяснения мотивов, побудивших Исидора сделаться столь ревностным униатом, мы не имеем прямых данных. Вероятно здесь имеет главное значение отчаянный патриотизм, не видевший другого исхода для спасения империи от турок. В ответ на папский ультиматум, после продолжительных и бесплодных догматических прений, Исидор первый отозвался в таком роде: «лучше душою и сердцем соединиться с латинянами, нежели, не окончив дела, возвратиться ни с чем, куда - и когда?» По его мнению, это значило потерять отечество.

Новое предположение для объяснения личности митрополита Исидора выдвигает наш соотечественник, византист г.Регель, издавший в 1881г.(СПБ) в своих Analecta bysantino-russica письма Исидора к итальянскому гуманисту Гуарино Гуарини. Содержание писем, правда, не дает никаких существенных черт для характеристики мировоззрения Исидора, но явствующий из них факт близкого, дружеского знакомства его с итальянским гуманистом вызывает г.Регеля на предположение, что и сам Исидор, подобно своим образованным современникам Гемисту Плитону и Виссариону Никейскому, был гуманист, т.е человек настолько отрекшийся от твердой почвы церковности, что для него были совершенно безразличными мелкие вероисповедальные разности отдельных церквей. С этим предположением как будто гармонирует и образ поведения Исидора на соборе. Он - многосведущий философ, на диалектику которого греки возлагали большие надежды, молчит все время, пока продолжаются богословские рассуждения (догматика не трогает его сердца, к ней он индифферентен) и начинает говорить только тогда, когда богословию пришел конец и наступил момент практической сделки.

Под актом унии Исидор подписывается с особым сочувствием. Тогда как другие писали просто  - u`pe,graya, он в отличие от всех, написал - ste,rgwn kai. sunainw/n u`pe,graya, т.е «подписуюсь с любовью и одобрением»[28].

Бегство Исидора и его дальнейшая судьба

Но так или иначе, Исидор избежал серьезных испытаний, одновременно решив и проблему великого князя, перед которой тот оказался арестовав митрополита.

«Просидев в Чудовом монастыре весну и лето, он ночью 15 сентября 1441 г. бежал из Москвы. Вел. кн. был этим доволен. Таким образом этим разрешался вопрос, что с ним делать дальше. Его не преследовали и дали возможность исчезнуть из России. Он объявился в Твери. Там кн. Борис Александрович посадил его «за приставов». Но Василий II приказал выпустить его. Некоторое время пробыл он в Новгородке у литовского великого князя Казимира. Видимо, и там он чувствовал себя неловко среди православных. Оттуда он отправился к папе. В 1452 г. Исидор из Рима выехал в Царьград, чтобы действовать в пользу унии, но и там побывал в тюрьме. Епископ Арсений пишет, что «Кардинал Исидор, неузнанный, успел выкупиться за несколько монет на другой день взятия Константинополя и бежал в Рим». Им описано было взятие Константинополя. Папа Николай дал ему титул патриарха константинопольского и декана кардинальской коллегии. Умер он в Риме в 1453 г.»[29]

Надо отметить, что с бегством из России, неприятности, доставляемые им Русской Церкви не закончились. «Исидору удалось, пользуясь поддержкой папы Пия II, объявить (следующего митрополита на русской кафедре)  святого Иону «нечестивым отступником», посеять смуту. В 1458 году Григорий, ученик Исидора, был поставлен в Риме «митрополитом» Русской земли. Добиться «окатоличивания» упрямых русских опять не пришлось, и все же интрига принесла свой плод - с 1458 года произошло административное разделение Русской Церкви на две митрополии - Московскую и Киевскую.»[30]

Заключение.

Исторические последствия непризнания унии Русской Церковью

 Все эти знаменательные события явились причиной глубоких изменений в политической и церковной жизни на Руси. В политическом плане это послужило к укреплению роли великокняжеской власти, ибо именно великий князь явился главным инициатором реального противостояния наступающей ереси. «Следствием этих событий стало постепенное и все большее подчинение Московской Церкви государю и государству. Уже само решение о непризнании унии и митрополита Исидора, вернувшегося из Флоренции униатом, было принято великим князем, а не высшим духовенством, которое сначала просто растерялось.»[31]

А в церковной жизни последствия были еще более значительны. Все старания митрополита Исидора роковым для него образом обратились против него, на пользу обретающей все большую духовную силу и самостоятельность Русской Православной Церкви. «Произведенный им соблазн, смуты в самой Греции из-за унии, потом разрушение империи турками, а с другой стороны усиление России необходимо должны были повести к перемене в отношениях Русской Церкви к Греческой».[32] После всех этих событий, было совершенно ясно, что самостоятельность, автокефалия Русской Церкви это только дело времени.