Память мученика Алексия Ворошина
Алексей Иванович Ворошин родился в 1886 году в семье благочестивых крестьян Ивана и Евдокии, в деревне Каурчихе Юрьевецкого уезда Костромской губернии (ныне Юрьевецкий район Ивановской обл.). Место это примечательно тем, что в XVI веке там подвизался блаженный Симон Юрьевецкий. Возможно, именно поэтому, пожражая почитаемому праведнику, Алексей Иванович избрал путем спасения узкую стезю юродства во Христе.
Когда Алексею пришло время жениться и он собирался уже обручиться с невестой, неожиданное обстоятельство изменило его намерение. Избранница не захотела удовлетворить его просьбу не посещать собраний деревенской молодежи, где зачастую допускались нецеломудренные вольности. Подвижник рассудил: «Если она не послушалась в качестве невесты, то что же будет, когда станет женой?» и, отложив сватовство, пошел в Троицкую Кривоезерскую пустынь, расположенную на левом берегу Волги, напротив древнего Юрьевца (ныне эта обитель затоплена), где в течение года пробыл послушником.
Однако остаться в монастыре навсегда юноша не пожелал и вернулся в родную деревню. Но жить в родительском доме не стал – поселился в баньке. А вскоре они с отцом выстроили на огороде келейку – там Алексей предавался молитвенным подвигам. Кроме того, он любил уединяться в лесу, возле источника святого блаженного Симона.
После 1917 года новые правители потребовали от крестьян создать в деревнях сельсоветы. Понимая власть как учреждение справедливое, святое, крестьяне избрали председателем сельсовета особо уважаемого ими человека – Алексея Ивановича. Вступив в должность, он не изменил своим обычаям: по-прежнему много молился, посещал церковные службы. Но уже через год в Каурчиху был назначен из города новый председатель, и подвижник оставил этот пост. Последующие девять лет он почти безвыходно пребывал в своей келье, в подвигах поста и молитвы.
С 1928 года Алексей Иванович принял на себя подвиг юродства: жил, где придется, одевался в лохмотья, подаренную одежду раздавал нищим... Но вскоре односельчане стали замечать, что своим странным поведением блаженный предсказывает грядущие в их жизни события.
Как-то раз в разгар сельских работ он начал ходить по полям, меряя их палкой и мешая крестьянам трудиться. Сначала над ним смеялись, затем прогнали. Блаженный ушел, но вскоре вернулся и снова принялся за свое дело. Так повторялось несколько раз. Прошел год – на полях появился советский чиновник, и тогда все вспомнили о досаждавших им странностях Алексея Ивановича.
Когда никто еще не мог и предположить о предстоящих выселениях и представить, что людей будут выгонять из собственных домов без всякой вины, подвижник многим иносказательно предрек такую участь. Так, однажды, направляясь в гости к торговцам-сапожникам А.С. Таламанову и Д.И. Солодову, он прошел по улице совершенно голым. Народ подивился, но вскоре уразумел смысл этого поступка: приехавшие в село представители власти вывезли все имущество торговцев до последней ложки и исподнего белья. Раздетыми стояли хозяева у своих домов, отныне им не принадлежавших.
В другой раз Алексей Иванович вошел в церковь во время службы в неподобающем виде – на голове шапка, в зубах папироса. Прошел среди молящихся, заложив руки за спину и ни на кого не обращая внимания; прихожане растерялись. Но прошло время, и власти распорядились закрыть храм. И вскоре по нему дерзко расхаживали рабочие в шапках, с папиросами – дом Божий перестраивали под клуб.
Задолго до массового закрытия и разрушения церквей блаженный говорил, что в будущем почти не останется действующих храмов. И тогда Господь пошлет лютую кару – войну, – и часть из них снова откроют, но ненадолго. Слова его сбылись в точности: после войны, в 60-е годы, грянули новые гонения на Православие.
Несколько раз власти арестовывали Алексея Ивановича и помещали в костромскую психиатрическую больницу, но врачи неизменно признавали его здоровым и отпускали.
Приближалось двадцатилетие сокрушения российской государственности, шли массовые аресты. Блаженный знал, что ему не миновать этой участи и из тюрьмы потом уже не выйти, и хотел попрощаться с родственниками. В мае 1937 года, собрав все свое скудное имущество в мешок, он направился в Каурчиху. Подойдя к родному дому, подвижник увидел выстроенную им келейку – теперь она пустовала. В самой же хате проживала семья его племянника.
Увидев на плече блаженного мешок, супруга племянника, Анна Николаевна, поинтересовалась: «Ну, Алексей Иванович, совсем приходишь к нам жить?» Тот ничего не ответил, выложил все вещи и распорядился, кому что отдать. Домашние притихли, ощутив важность момента. А юродивый, прислонив к печи голову, тихонько запел: «В воскресенье мать-старушка к воротам тюрьмы пришла, своему родному сыну передачу принесла...» Анна Николаевна всплеснула руками: «Ой, Алексей Иванович, опять ты эту песню запел, опять, наверное, будут гонения?..»
Пообедали вместе, затем блаженный помолился, низко-низко поклонился домашним и сказал главе семейства: «За все я вам уплачу, Дмитрий Михайлович, за все уплачу!» И прибавил: «Чай придешь меня хоронить-то?» – «Да что ты, дядя Леша, про похороны; я еще раньше тебя помру». – «Нет, придешь!» – уверенно повторил праведник. И так до самого утра продолжался их разговор, а утром Алексей Иванович попрощался и отправился в Парфеново, где его уже ждали конвоиры.
Камеры Кинешемской тюрьмы в те годы были переполнены: в их стенах ютились священники и монахи, подвижники благочестия и старосты храмов, верующие женщины, не пожелавшие отдать в безбожную колхозную упряжку ни себя, ни чад, и голодные дети, пытавшиеся прокормиться колосками с убранных полей. Но вместе с ними содержались и разорявшие страну коммунисты, и закоренелые воры, и убийцы. Алексея Ивановича поместили как раз к таким. Узилище стало для него подобием вавилонской печи и китова чрева – блаженный молился днем и ночью, а свой скудный паек почти целиком раздавал сокамерникам. «Дедушка, да ты, наверное, есть хочешь?» – спрашивали заключенные. «Кушайте, кушайте, это все для вас», – повторял подвижник.
Обвинить его было не в чем, и следователи пытались заставить Алексея Ивановича оговорить себя, прибегая к пыткам: ставили босыми ногами на раскаленную плиту. Вскоре молва о странном узнике облетела тюрьму, и ее начальник пожелал посмотреть на юродивого во время допроса.
«Все говорят, что ты святой, – начал он, – а ты сам о себе что скажешь?» – «Ну, какой я святой? Я – грешный, убогий человек». – «Это правильно. У нас святых не сажают. Святые преступлений не совершают, а если посадили, так значит – есть за что. Тебя за что посадили?» – «Так Богу угодно», – кротко ответил мученик. Наступило молчание, которое сам же Алексей Иванович прервал: «Что ты со мной говоришь, когда у тебя дома несчастье?!» Начальник тюрьмы удивился, но не поспешил в свое жилище, а когда пришел туда, то увидел, что его жена повесилась. С этого времени он стал искать удобного случая отпустить блаженного на свободу. Но воля Божия оказалась иной. Измученный пытками, пробыв чуть более месяца в следственной камере, Алексей Иванович был переведен в тюремную больницу, где вскоре скончался.
Лишь на тринадцатый день после смерти его останки выдали родственникам. Впоследствии, при переносе кладбища, упраздненного властями Кинешмы, 12 / 25 сентября 1985 года честные мощи страдальца были обретены и положены в храме села Жарки. Ныне они почивают в Свято-Введенском женском монастыре города Иванова.
В 1993 году подвижник был прославлен как местночтимый святой Ивановской епархии, а на Архиерейском соборе в августе 2000 года причислен к лику святых новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Подготовила
Ксения МИРОНОВА
По книге игумена Дамаскина (Орловского)
«Мученики, исповедники и подвижники
благочестияРусской Православной
Церкви ХХ столетия.
Жизнеописания
и материалы к ним.
Книга 2». Тверь, 2001.
С. 329–340.
Алексей Иванович Ворошин родился в 1886 году в семье благочестивых крестьян Ивана и Евдокии, в деревне Каурчихе Юрьевецкого уезда Костромской губернии (ныне Юрьевецкий район Ивановской обл.). Место это примечательно тем, что в XVI веке там подвизался блаженный Симон Юрьевецкий. Возможно, именно поэтому, пожражая почитаемому праведнику, Алексей Иванович избрал путем спасения узкую стезю юродства во Христе.
Когда Алексею пришло время жениться и он собирался уже обручиться с невестой, неожиданное обстоятельство изменило его намерение. Избранница не захотела удовлетворить его просьбу не посещать собраний деревенской молодежи, где зачастую допускались нецеломудренные вольности. Подвижник рассудил: «Если она не послушалась в качестве невесты, то что же будет, когда станет женой?» и, отложив сватовство, пошел в Троицкую Кривоезерскую пустынь, расположенную на левом берегу Волги, напротив древнего Юрьевца (ныне эта обитель затоплена), где в течение года пробыл послушником.
Однако остаться в монастыре навсегда юноша не пожелал и вернулся в родную деревню. Но жить в родительском доме не стал – поселился в баньке. А вскоре они с отцом выстроили на огороде келейку – там Алексей предавался молитвенным подвигам. Кроме того, он любил уединяться в лесу, возле источника святого блаженного Симона.
После 1917 года новые правители потребовали от крестьян создать в деревнях сельсоветы. Понимая власть как учреждение справедливое, святое, крестьяне избрали председателем сельсовета особо уважаемого ими человека – Алексея Ивановича. Вступив в должность, он не изменил своим обычаям: по-прежнему много молился, посещал церковные службы. Но уже через год в Каурчиху был назначен из города новый председатель, и подвижник оставил этот пост. Последующие девять лет он почти безвыходно пребывал в своей келье, в подвигах поста и молитвы.
С 1928 года Алексей Иванович принял на себя подвиг юродства: жил, где придется, одевался в лохмотья, подаренную одежду раздавал нищим... Но вскоре односельчане стали замечать, что своим странным поведением блаженный предсказывает грядущие в их жизни события.
Как-то раз в разгар сельских работ он начал ходить по полям, меряя их палкой и мешая крестьянам трудиться. Сначала над ним смеялись, затем прогнали. Блаженный ушел, но вскоре вернулся и снова принялся за свое дело. Так повторялось несколько раз. Прошел год – на полях появился советский чиновник, и тогда все вспомнили о досаждавших им странностях Алексея Ивановича.
Когда никто еще не мог и предположить о предстоящих выселениях и представить, что людей будут выгонять из собственных домов без всякой вины, подвижник многим иносказательно предрек такую участь. Так, однажды, направляясь в гости к торговцам-сапожникам А.С. Таламанову и Д.И. Солодову, он прошел по улице совершенно голым. Народ подивился, но вскоре уразумел смысл этого поступка: приехавшие в село представители власти вывезли все имущество торговцев до последней ложки и исподнего белья. Раздетыми стояли хозяева у своих домов, отныне им не принадлежавших.
В другой раз Алексей Иванович вошел в церковь во время службы в неподобающем виде – на голове шапка, в зубах папироса. Прошел среди молящихся, заложив руки за спину и ни на кого не обращая внимания; прихожане растерялись. Но прошло время, и власти распорядились закрыть храм. И вскоре по нему дерзко расхаживали рабочие в шапках, с папиросами – дом Божий перестраивали под клуб.
Задолго до массового закрытия и разрушения церквей блаженный говорил, что в будущем почти не останется действующих храмов. И тогда Господь пошлет лютую кару – войну, – и часть из них снова откроют, но ненадолго. Слова его сбылись в точности: после войны, в 60-е годы, грянули новые гонения на Православие.
Несколько раз власти арестовывали Алексея Ивановича и помещали в костромскую психиатрическую больницу, но врачи неизменно признавали его здоровым и отпускали.
Приближалось двадцатилетие сокрушения российской государственности, шли массовые аресты. Блаженный знал, что ему не миновать этой участи и из тюрьмы потом уже не выйти, и хотел попрощаться с родственниками. В мае 1937 года, собрав все свое скудное имущество в мешок, он направился в Каурчиху. Подойдя к родному дому, подвижник увидел выстроенную им келейку – теперь она пустовала. В самой же хате проживала семья его племянника.
Увидев на плече блаженного мешок, супруга племянника, Анна Николаевна, поинтересовалась: «Ну, Алексей Иванович, совсем приходишь к нам жить?» Тот ничего не ответил, выложил все вещи и распорядился, кому что отдать. Домашние притихли, ощутив важность момента. А юродивый, прислонив к печи голову, тихонько запел: «В воскресенье мать-старушка к воротам тюрьмы пришла, своему родному сыну передачу принесла...» Анна Николаевна всплеснула руками: «Ой, Алексей Иванович, опять ты эту песню запел, опять, наверное, будут гонения?..»
Пообедали вместе, затем блаженный помолился, низко-низко поклонился домашним и сказал главе семейства: «За все я вам уплачу, Дмитрий Михайлович, за все уплачу!» И прибавил: «Чай придешь меня хоронить-то?» – «Да что ты, дядя Леша, про похороны; я еще раньше тебя помру». – «Нет, придешь!» – уверенно повторил праведник. И так до самого утра продолжался их разговор, а утром Алексей Иванович попрощался и отправился в Парфеново, где его уже ждали конвоиры.
Камеры Кинешемской тюрьмы в те годы были переполнены: в их стенах ютились священники и монахи, подвижники благочестия и старосты храмов, верующие женщины, не пожелавшие отдать в безбожную колхозную упряжку ни себя, ни чад, и голодные дети, пытавшиеся прокормиться колосками с убранных полей. Но вместе с ними содержались и разорявшие страну коммунисты, и закоренелые воры, и убийцы. Алексея Ивановича поместили как раз к таким. Узилище стало для него подобием вавилонской печи и китова чрева – блаженный молился днем и ночью, а свой скудный паек почти целиком раздавал сокамерникам. «Дедушка, да ты, наверное, есть хочешь?» – спрашивали заключенные. «Кушайте, кушайте, это все для вас», – повторял подвижник.
Обвинить его было не в чем, и следователи пытались заставить Алексея Ивановича оговорить себя, прибегая к пыткам: ставили босыми ногами на раскаленную плиту. Вскоре молва о странном узнике облетела тюрьму, и ее начальник пожелал посмотреть на юродивого во время допроса.
«Все говорят, что ты святой, – начал он, – а ты сам о себе что скажешь?» – «Ну, какой я святой? Я – грешный, убогий человек». – «Это правильно. У нас святых не сажают. Святые преступлений не совершают, а если посадили, так значит – есть за что. Тебя за что посадили?» – «Так Богу угодно», – кротко ответил мученик. Наступило молчание, которое сам же Алексей Иванович прервал: «Что ты со мной говоришь, когда у тебя дома несчастье?!» Начальник тюрьмы удивился, но не поспешил в свое жилище, а когда пришел туда, то увидел, что его жена повесилась. С этого времени он стал искать удобного случая отпустить блаженного на свободу. Но воля Божия оказалась иной. Измученный пытками, пробыв чуть более месяца в следственной камере, Алексей Иванович был переведен в тюремную больницу, где вскоре скончался.
Лишь на тринадцатый день после смерти его останки выдали родственникам. Впоследствии, при переносе кладбища, упраздненного властями Кинешмы, 12 / 25 сентября 1985 года честные мощи страдальца были обретены и положены в храме села Жарки. Ныне они почивают в Свято-Введенском женском монастыре города Иванова.
В 1993 году подвижник был прославлен как местночтимый святой Ивановской епархии, а на Архиерейском соборе в августе 2000 года причислен к лику святых новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Подготовила
Ксения МИРОНОВА
По книге игумена Дамаскина (Орловского)
«Мученики, исповедники и подвижники
благочестияРусской Православной
Церкви ХХ столетия.
Жизнеописания
и материалы к ним.
Книга 2». Тверь, 2001.
С. 329–340.
Алексей Иванович Ворошин родился в 1886 году в семье благочестивых крестьян Ивана и Евдокии, в деревне Каурчихе Юрьевецкого уезда Костромской губернии (ныне Юрьевецкий район Ивановской обл.). Место это примечательно тем, что в XVI веке там подвизался блаженный Симон Юрьевецкий. Возможно, именно поэтому, пожражая почитаемому праведнику, Алексей Иванович избрал путем спасения узкую стезю юродства во Христе.
Когда Алексею пришло время жениться и он собирался уже обручиться с невестой, неожиданное обстоятельство изменило его намерение. Избранница не захотела удовлетворить его просьбу не посещать собраний деревенской молодежи, где зачастую допускались нецеломудренные вольности. Подвижник рассудил: «Если она не послушалась в качестве невесты, то что же будет, когда станет женой?» и, отложив сватовство, пошел в Троицкую Кривоезерскую пустынь, расположенную на левом берегу Волги, напротив древнего Юрьевца (ныне эта обитель затоплена), где в течение года пробыл послушником.
Однако остаться в монастыре навсегда юноша не пожелал и вернулся в родную деревню. Но жить в родительском доме не стал – поселился в баньке. А вскоре они с отцом выстроили на огороде келейку – там Алексей предавался молитвенным подвигам. Кроме того, он любил уединяться в лесу, возле источника святого блаженного Симона.
После 1917 года новые правители потребовали от крестьян создать в деревнях сельсоветы. Понимая власть как учреждение справедливое, святое, крестьяне избрали председателем сельсовета особо уважаемого ими человека – Алексея Ивановича. Вступив в должность, он не изменил своим обычаям: по-прежнему много молился, посещал церковные службы. Но уже через год в Каурчиху был назначен из города новый председатель, и подвижник оставил этот пост. Последующие девять лет он почти безвыходно пребывал в своей келье, в подвигах поста и молитвы.
С 1928 года Алексей Иванович принял на себя подвиг юродства: жил, где придется, одевался в лохмотья, подаренную одежду раздавал нищим... Но вскоре односельчане стали замечать, что своим странным поведением блаженный предсказывает грядущие в их жизни события.
Как-то раз в разгар сельских работ он начал ходить по полям, меряя их палкой и мешая крестьянам трудиться. Сначала над ним смеялись, затем прогнали. Блаженный ушел, но вскоре вернулся и снова принялся за свое дело. Так повторялось несколько раз. Прошел год – на полях появился советский чиновник, и тогда все вспомнили о досаждавших им странностях Алексея Ивановича.
Когда никто еще не мог и предположить о предстоящих выселениях и представить, что людей будут выгонять из собственных домов без всякой вины, подвижник многим иносказательно предрек такую участь. Так, однажды, направляясь в гости к торговцам-сапожникам А.С. Таламанову и Д.И. Солодову, он прошел по улице совершенно голым. Народ подивился, но вскоре уразумел смысл этого поступка: приехавшие в село представители власти вывезли все имущество торговцев до последней ложки и исподнего белья. Раздетыми стояли хозяева у своих домов, отныне им не принадлежавших.
В другой раз Алексей Иванович вошел в церковь во время службы в неподобающем виде – на голове шапка, в зубах папироса. Прошел среди молящихся, заложив руки за спину и ни на кого не обращая внимания; прихожане растерялись. Но прошло время, и власти распорядились закрыть храм. И вскоре по нему дерзко расхаживали рабочие в шапках, с папиросами – дом Божий перестраивали под клуб.
Задолго до массового закрытия и разрушения церквей блаженный говорил, что в будущем почти не останется действующих храмов. И тогда Господь пошлет лютую кару – войну, – и часть из них снова откроют, но ненадолго. Слова его сбылись в точности: после войны, в 60-е годы, грянули новые гонения на Православие.
Несколько раз власти арестовывали Алексея Ивановича и помещали в костромскую психиатрическую больницу, но врачи неизменно признавали его здоровым и отпускали.
Приближалось двадцатилетие сокрушения российской государственности, шли массовые аресты. Блаженный знал, что ему не миновать этой участи и из тюрьмы потом уже не выйти, и хотел попрощаться с родственниками. В мае 1937 года, собрав все свое скудное имущество в мешок, он направился в Каурчиху. Подойдя к родному дому, подвижник увидел выстроенную им келейку – теперь она пустовала. В самой же хате проживала семья его племянника.
Увидев на плече блаженного мешок, супруга племянника, Анна Николаевна, поинтересовалась: «Ну, Алексей Иванович, совсем приходишь к нам жить?» Тот ничего не ответил, выложил все вещи и распорядился, кому что отдать. Домашние притихли, ощутив важность момента. А юродивый, прислонив к печи голову, тихонько запел: «В воскресенье мать-старушка к воротам тюрьмы пришла, своему родному сыну передачу принесла...» Анна Николаевна всплеснула руками: «Ой, Алексей Иванович, опять ты эту песню запел, опять, наверное, будут гонения?..»
Пообедали вместе, затем блаженный помолился, низко-низко поклонился домашним и сказал главе семейства: «За все я вам уплачу, Дмитрий Михайлович, за все уплачу!» И прибавил: «Чай придешь меня хоронить-то?» – «Да что ты, дядя Леша, про похороны; я еще раньше тебя помру». – «Нет, придешь!» – уверенно повторил праведник. И так до самого утра продолжался их разговор, а утром Алексей Иванович попрощался и отправился в Парфеново, где его уже ждали конвоиры.
Камеры Кинешемской тюрьмы в те годы были переполнены: в их стенах ютились священники и монахи, подвижники благочестия и старосты храмов, верующие женщины, не пожелавшие отдать в безбожную колхозную упряжку ни себя, ни чад, и голодные дети, пытавшиеся прокормиться колосками с убранных полей. Но вместе с ними содержались и разорявшие страну коммунисты, и закоренелые воры, и убийцы. Алексея Ивановича поместили как раз к таким. Узилище стало для него подобием вавилонской печи и китова чрева – блаженный молился днем и ночью, а свой скудный паек почти целиком раздавал сокамерникам. «Дедушка, да ты, наверное, есть хочешь?» – спрашивали заключенные. «Кушайте, кушайте, это все для вас», – повторял подвижник.
Обвинить его было не в чем, и следователи пытались заставить Алексея Ивановича оговорить себя, прибегая к пыткам: ставили босыми ногами на раскаленную плиту. Вскоре молва о странном узнике облетела тюрьму, и ее начальник пожелал посмотреть на юродивого во время допроса.
«Все говорят, что ты святой, – начал он, – а ты сам о себе что скажешь?» – «Ну, какой я святой? Я – грешный, убогий человек». – «Это правильно. У нас святых не сажают. Святые преступлений не совершают, а если посадили, так значит – есть за что. Тебя за что посадили?» – «Так Богу угодно», – кротко ответил мученик. Наступило молчание, которое сам же Алексей Иванович прервал: «Что ты со мной говоришь, когда у тебя дома несчастье?!» Начальник тюрьмы удивился, но не поспешил в свое жилище, а когда пришел туда, то увидел, что его жена повесилась. С этого времени он стал искать удобного случая отпустить блаженного на свободу. Но воля Божия оказалась иной. Измученный пытками, пробыв чуть более месяца в следственной камере, Алексей Иванович был переведен в тюремную больницу, где вскоре скончался.
Лишь на тринадцатый день после смерти его останки выдали родственникам. Впоследствии, при переносе кладбища, упраздненного властями Кинешмы, 12 / 25 сентября 1985 года честные мощи страдальца были обретены и положены в храме села Жарки. Ныне они почивают в Свято-Введенском женском монастыре города Иванова.
В 1993 году подвижник был прославлен как местночтимый святой Ивановской епархии, а на Архиерейском соборе в августе 2000 года причислен к лику святых новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Подготовила
Ксения МИРОНОВА
По книге игумена Дамаскина (Орловского)
«Мученики, исповедники и подвижники
благочестияРусской Православной
Церкви ХХ столетия.
Жизнеописания
и материалы к ним.
Книга 2». Тверь, 2001.
С. 329–340.
