Это стечение многочисленного народа к Иисусу Христу невольно, братие, напоминает некоторые события нынешнего времени. Ныне также, по свидетельству многих лиц и печатных изданий, замечается давно небывалое стечение народа в церквах. Не только в простом народе пробудилась жажда слышания Божественного учения, но и многие образованные люди заявляют, что они снова «идут в Церковь», что если в прежнее время они искали истины вдали от Христа и Его Церкви, то теперь хотят сблизиться с Церковью и жить под сенью ее, ибо наука не обладает теми сокровищами духовными, которые вверил Христос Своей Церкви. Снова как бы видим мы воспроизведение того, что было во время нагорной беседы: множество народа, желающего слышать учение не человеческое, а Божественное (см.: Мф. 7, 28–29), множество стекающихся ко Христу учеников Его, которые от Него хотят слышать разрешение вопроса о счастье и блаженстве своей жизни (Там же. 5, 8 и далее).
Казалось бы, остается радоваться этому пробуждению любви к истине Христовой в обществе, особенно после того, как чтимый всею Русскою Церковью пастырь ее отец Иоанн Кронштадтский, по последним сообщениям (см.: Странник. 1903, Февраль. С. 332), подтвердил, что многие образованные люди в последнее время охотно интересуются вопросами веры. И церкви, как известно, в самом Петербурге и других городах открыли двери свои для всех ищущих истины, более прежнего устраивая чрез пастырей своих нарочитые и частые собеседования, вызывая более прежнего на письменное собеседование о вопросах веры. Однако радость наша умаляется, когда мы начинаем всматриваться в мысли и настроение образованных людей, ищущих общения с Церковью. Не с сознанием смиренного ученичества они приступают к Церкви, а с настроением людей, считающих себя способными и призванными судить Церковь. Они заявляют, что не могут уже теперь прийти в Церковь с тем настроением совершенного послушания, с которым впервые русский народ воспринял веру Христову, так как от прошлых веков унаследовали богатство идей Запада, от которых не могут отречься (ср. доклад Тернавцева «Русская Церковь пред великою задачею», где говорится об особом типе благочестия и служения «неверующей» интеллигенции). Они укоряют Церковь в бездеятельности, мертвенности, невнимательности к жизни общества, не перестают спрашивать: «Жива ли Церковь?» (особенно Розанов). Они хотят отыскивать «новые пути» в христианстве, которых Церковь не знала, а только должна «искать» вместе с ними (Мережковский. Миссионерское обозрение. 1903. № 3. С. 401), и провозгласить новое понимание христианства, свидетельствующее о несомненном развитии мысли интеллигентного общества, которое даже просмотрела будто бы Церковь (Розанов и «новая концепция христианства»). Церковь, говорят они, слишком удалилась на небо, забыла о плоти и не хочет знать задач земли с ее нуждами, стонами и горем (Тернавцев и др.). На жизнь ее легло сильное влияние мрачного средневекового византинизма, который хотел бы все одеть «в черную мантию», сосредоточив всю сущность христианства в Голгофе и забыв о Вифлееме с его будто бы розовою поэзиею, лилиями полей и т. д. (Розанов).
Эти и подобные глаголы произносят различные искатели «новых путей» в христианстве, не замечая, что, приступив к Церкви с настроением по видимости противоположным настроению Л. Толстого, некоторые из них оканчивают едва не тем же, подобно ему строго различая между Евангелием Христовым, которого вся сущность будто бы в нагорной беседе, и между пониманием последнего в Церкви, измыслившей мертвую букву догматов на своих Вселенских Соборах. Едва не хулы даже на Церковь слышатся иногда из уст их.
Что должны мы ответить подобным искателям «новых путей» к истине Евангелия?
Невольно вспоминаются первые века христианства, когда Церковь, выделив из себя целые сонмы мучеников за Христа, чрез пролитую ими кровь бросила семена обновления в обезсиленную духовную почву, какую представляли из себя сердца языческого общества, когда чрез пастырей своих и воистину вселенских учителей она на Вселенских же Соборах заставила всех членов общества, от образованных до самых простых, с одушевлением рассуждать о догматах веры; когда в то же время лучшее достояние свое – целые сонмы подвижников – сокрыла в пустынях, явив чрез них миру, какой высоты духа могут достигнуть люди, укрепляемые силою Христовою, в язычестве почти смесившие дух свой с плотью.
Почему же в пустынях сокрыла их Церковь, как бы не желая явить в назидание миру этих земных Ангелов и небесных человеков и как бы предоставив самому себе течение общественной жизни?
Она поступила в этом случае весьма мудро, ибо позаботилась сделать более безопасным свой «корень», «святое семя» – стояние нового Израиля (см.: Ис. 6, 13), желая оградить последнее от всяких зловредных влияний мира, «во зле лежащего» (см.: 1 Ин. 5, 19), и чрез то дать возможность миру извлекать здоровые и питательные соки из этого корня. Потому ли удалялись из мира святые подвижники, что хотели освободить себя от обязанностей в отношении к ближним и подвигу деятельной любви к братии предпочли более спокойное пребывание в созерцательном и бездеятельном уединении? О, нет! Тот самый святой Исаак Сирин, который пристрастную, а не всякую (как хотят перетолковать его слова Розанов и т. п.) любовь к ближним считал обольщением, не вмещал ли в сердце своем наиболее пламенную и сострадательную любовь к ближним? Не он ли говорил, что когда сердце человека озаряется благодатью Духа, то он воспламеняется неизреченною любовью ко всем без исключения людям, добрым и злым, ко всей твари и даже сожалением о демонах? Не он ли считал началом восхождения к Богу деятельную любовь к ближним? Равным образом святитель Василий Великий, этот, казалось бы, крайне строгий ревнитель пустынножительства, не говорил ли, что удобнее и безопаснее для начинающего подвижничество подвизаться в общении с братией, что способствует познанию язв и болезней своей души и научает исполнять заповедь о любви не на словах только, но и на деле? Не подвижники ли христианские не только были чужды так называемого «святого эгоизма», которого по существу дела и не может быть, но и учили выше собственного своего спасения считать спасение братии, подобно святому апостолу Павлу, желавшему «быть отлученным от Христа» ради спасения братии (см.: Рим. 9, 3)? Не те ли, которые много лет пробыли в совершенном безмолвии, нередко после того являлись снова в мире, делались наставниками братии? Не духовные ли старцы подвизались до положения души своей в молитвах и трудах духовного наставничества братии, давая обет отвечать Богу за спасение душ, вверявшихся им в послушание?
О, поистине в них должно видеть то явление благодати, которое во время нагорной беседы привлекло ко Христу такое множество народа, а не в нынешних искателях «новых путей» истины. Они, достигши духовного безстрастия, были воистину снисходительными к немощам людским, ибо знали по собственному опыту, какой борьбы и подвига требует достижение совершенной чистоты и освобождения от страстей. Отвергши свою волю по заповеди Христа, они гораздо более способны были быть учителями других, чем нынешние люди, считающие себя призванными к обновлению жизни общества и Церкви.
Не умея покорить своей воли под иго Христово, как они думают покорять волю других и, сами не найдя доселе истинного пути, как могут указать его другим? Они обольщают себя откровением каких-то тайн христианства, неведомых Церкви, «своим прозрением догмы» и даже готовы приписать себе дар как бы пророческого прозрения в сокровенные пока глубины откровений христианства, забывая наставления святых подвижников о том, что иногда даже пламенное горение духа происходит от движений плоти и крови и что не плотскому уму дано прозревать в тайны действий Божественной благодати, а уму, очищенному от страстей. Только такой ум, приобрести который сподобились многие из духовных наставников древних времен, которым обладают и ныне многие неведомые миру подвижники пустынь, способен прозирать не только в состояние душ лишь отдельных людей, но и в будущие судьбы Церкви и мира.
Посему к ним должен по преимуществу обращаться каждый из нас, желающий воспринять подвиг духовного наставничества других людей, чтобы сподобиться дара благодатного руководительства, который в особенности восприял прославляемый ныне Иоанн (преп. Иоанн Лествичник, празднование которого совершается в 4-ю Неделю Великого Поста. – Примеч. ред.). Аминь.