Иногда просто так складывались обстоятельства, что приходилось перед лицом многочисленных врагов доказывать, что «и один в поле воин».
Так, раньше на Дону особой славой пользовались «гулебщики» — охотники, ходившие не только на зверя, но не дававшие пощады и врагам. На охоту шли конными и пешими партиями и в пять, и в пятьдесят человек, а иногда и в одиночку (но то уже были «характерники», умевшие заговорить и свое, и вражеское оружие). Вот история, записанная в 40-х гг. XVIII века со слов очевидца, черкесского князя Каплан-Гирей-Канокова.

«Партия горцев человек до полутораста пришла на Кубань для грабежа в русских пределах. 30 молодых черкесов, среди которых был и сам рассказчик, вздумали поджигитовать и незаметно удалились от своих. Заметив пробиравшегося среди зарослей человека в необычной одежде, с длинной пикой и винтовкой за плечами, джигиты окружили его, потребовали спешиться, бросить оружие и подойти к ним. Казак мрачно взглянул на них, злобно улыбнулся, медленно сполз с коня, снял саблю, винтовку и кинжал, воткнул пику в землю и, накинув поводья на луку, подошел к ним. На вопрос по-ногайски, что им нужно, раздался дружный хохот… Неуклюжий охабень, высокая рысья шапка, надетые на очевидно неповоротливого пеглевана (богатыря), его тупой взгляд из-под нависших бровей, грязное загорелое лицо так смешили молодых людей, что они велели казаку взять оружие, сесть на коня и следовать за ними. Увалень не сел, а взвалился на чалого маштака, такого же невзрачного и неуклюжего, как его хозяин и, казалось, едва передвигавшего ноги. Эта пародия на джигита вызвала новый взрыв хохота, и молодежь, потешаясь, заставила пленника джигитовать. Неуклюже согнувшись, размахивая руками и болтая ногами, казак тронулся вперед каким-то куцым скоком на своем вислоухом и понуром коне. Вот он вытащил из чехла длиннейшую винтовку, грянул выстрел, и с ним чуть не свалился с коня олух, едва удержав в руках ружье. Это опять было сделано так топорно, что молодые горцы, помирая со смеху, принудили казака повторить скачку несколько раз, и каждый раз он отличался какой-нибудь особенной уродливостью движений. Но вот пеглеван уже поразмял своего чалку и, ласково потрепав его по верблюжьей шее, сказал: «Ну, маштак, одолжил!» И вдруг он молодцевато оправился в седле, стройно и ловко уперлась нога его в стремя, стан выпрямился, конь навострил уши и гордо поднял свою горбоносую голову. Огонь сверкнул в глазах и коня, и всадника; винтовка быстро и ловко обернулась назад, грянул выстрел, и один из джигитов с простреленным лбом свалился без стона на землю. Черкесы вспыхнули. Одни бросились к убитому, другие за казаком. Но чалка далеко уже унес не прежнего увальня, а лихого наездника, проворно на скаку заряжавшего винтовку. Вот конь приостановился, казак привстал на стременах, ловко обернулся, раздался новый выстрел, и ближайший джигит точно с такой же раной, как и первый, грянулся на землю. Этот меткий выстрел был уже не случайность, а дерзкий вызов на смертный бой. Чувство злобной мести овладело горцами, и они бросились за пеглеваном. Но тот то исчезал стрелой из виду, то останавливался, подпуская погоню на несколько шагов, и каждая новая пуля приносила одному из них смерть все от той же раны между глаз, как будто для казака не было другой цели. Так уложил он семерых. Черкесы смутились, видя в казаке-гиганте Шайтан-Джахенем (адский дух), и стали следить за ним издалека, пока он не навел их на охотничий табор. Только тогда они поняли, что за дьявол сыграл с ними злую шутку. Отыскав своих, они так заманчиво описали старому князю малочисленность казаков, легкость наживы и необходимость мести за смерть товарищей, что он, забыв свою опытность, решился напасть на табор. Была лунная ночь. В казачьем таборе тлел небольшой костер, и казалось, что, кроме коней и волов, там нет ни живой души. Спешившиеся горцы смело пошли к повозкам, но из-за возов грянули выстрелы, и 15 хищников покатились в предсмертных судорогах. Страшно гикнув, нападающие бросились к возам, но новый залп отбросил их, опять устлав путь трупами. Поднявшись на окрестные высоты, они повторяли атаку с разных сторон, но везде их встречала их меткая пуля.
Заалел восток. Осеннее солнце озарило окрестность. Старый князь, убедившись в невозможности одолеть казаков, с несколькими аксакалами подъехал к возам с белым флагом и стал вызывать старшого. Поднялся исполинского роста казак с длинной винтовкой в руке. Молодежь, узнав в нем грозного всадника, попятилась и схватилась за оружие. А он, не обращая на них внимания, зычным голосом спросил: «Какого черта хотите от нас?» Старый князь ответил, что желает вступить в переговоры. Дело скоро уладили, и недавние враги расположились невдалеке от табора-крепости, а князь с аксакалами повел приятельскую речь с пеглеваном. Того звали Баклан, и это имя глубоко врезалось в память князя Конокова. На Дону так называли деда знаменитого кавказского генерала Якова Петровича Бакланова. Встреча с донцами расстроила черкесам набег на казачьи хутора. У них было 50 человек убитых и раненых, в то время как у гулебщиков — лишь шесть легкораненых. Через пять недель тяжело груженные битым пушным зверем, кабанами, лосятиной и дичью возы потянулись за Егорлык, границу Войска Донского, а горцы долго не отваживались нападать даже на одиночных казаков-охотников».http://bratishka.ru