<...>Ограничениям свободы Патриарх Тихон стал подвергаться еще в 1919 году, но формально заточен он был только осенью 1922 года Патриарху были предъявлены, как мы помним, обвинении о том, что он, препятствуя спасению жизни  людей, погибавших от голода,поддерживал преступные связи  с  контрреволюцией, ковавшейся за рубежом. В печати началась яростная  кампания  против   Патриарха.  Со всех концов России в Москву стекались делегации губернских организаций с требованием  для  него смертной казни.
Крыленко, назначенный прокурором по делу Патриарха, торжественно принимал их и заявлял на всю Россию, на весь мир – ибо слова его передавались в советской печати – о твердом решении власти покончить с Патриархом: «Судьба гражданина Тихона в наших руках, и вы можете быть уверены, что мы не пощадим этого представителя классов, которые в течение столетий угнетали русский народ и которые до сих пор не отказались от мысли о борьбе с суверенной волей российского пролетариата. Советское правительство будет беспощадно и не окажет никому снисхождения... Мы объявили войну религии, войну всем вероисповеданиям, каковы бы они ни были. Русский народ должен освободиться от этого последнего ига...»

Пачками стали возникать «массовые резолюции» обновленческого духовенства, «осуждавшие Патриарха еще до суда». С удовлетворением сообщали об этом советские газеты, торжествующе противопоставляя эти свидетельства самого духовенства о «предательстве Церкви» и «контрреволюционности» Патриарха обратным утверждениям «белогвардейских шавок».
Тем не менее, процесс Патриарха не выходил из подготовительной стадии: он упорно не назначался к слушанию, получая псе новые отсрочки! Дело, наконец, окончательно назначено было на 16 апреля 1923 года. Был уже объявлен состав суда. И опять же, 24 апреля газеты оповестили, что Дело откладывается слушанием и что «о дне слушания будет объявлено особо». Что-то явно удерживало большевиков от решительного шага в деле Патриарха!

Если Патриарх так и не дождался суда над собою, то немало настрадался он, получая осведомление о тех муках, которые претерпевали верные его чада, послушно выполнявшие его веления и нередко встречавшие смерть от рук агентов советской власти. Можно представить себе, как тягостно было Патриарху переживать известный нам процесс митрополита Вениамина! Советская власть не упускала случая подчеркивать непосредственную причинную связь между проводимой Патриархом точкой зрения и теми страданиями, которые ложились на плечи его сотрудников и последователей.

Пришлось однажды Патриарху даже лично принять участие в процессе, возбужденном большевиками против группы священнослужителей – не в качестве прямого обвиняемого, но в качестве «свидетеля», на ответственности которого лежала судьба обвиняемых, что было еще более тяжело морально. То был процесс многочисленных священников, кончившийся в начале мая 1922 года инсценировкой «гласного» суда, на котором пятьдесят маститых пастырей были судимы за то, что «сопротивлялись» изъятию священных предметов из церквей.
Вина их была: в повиновении своему Патриарху, в оглашении его Воззвания, в попытках договориться с властями о замене денежным выкупом выдачи своих церковных святынь, а в редких случаях, и в том, что, не выдерживая кощунственного поведения в храмах агентов власти, позволявших себе самые непристойные формы надругательства над святынями, они не оставались к нему равнодушными.

Неожиданно, как для публики, так и для подсудимых первым из свидетелей введен был Патриарх. Вот картина его допроса по описанию очевидца: «Когда в дверях зала показалась величавая фигура в черном облачении, сопровождаемая двумя конвоирами, все невольно встали, не только подсудимые, защитники и первые ряды публики, но и весь народ, сверху до низу переполнивший громадный зал Политехнического музея. Все то ловы низко склонились в глубоком, почтительном поклоне Святейший Патриарх спокойно-величаво осенил крестом подсудимых и, повернувшись к судьям, прямой, величественно-строгий, оперевшись на посох, стал ждать допроса. И допрос, дерзко вызывающий, намеренно злобный, не замедлил начаться.

Казалось, что не свидетель, а обвиняемый стоял перед судом. Яростно, дерзко, почти с пеной у рта, набрасывался обвинитель. Ровно, спокойно, ни разу не повысив голоса, отвечал Патриарх. И это спокойствие, такое величавое, полное достоинства И, как выразился один из присутствовавших, такое «святое и простое», выводило из себя не только озлобленного обвинителя, но и важного с виду председателя. От всего допроса веяло явным стремлением обвинить свидетеля не в чем ином, как в государственной измене. Крылатое слово «контрреволюция» так и резало слух.

–Вы приказывали читать всенародно ваше Воззвание, призывая народ к неповиновению властям? – спрашивал председатель.
Спокойно отвечает Святейший Патриарх:
Власти хорошо знают, что в моем Воззвании нет призыва к сопротивлению властям, а лишь призыв сохранить свои святыни и во имя сохранения их просить власть дозволить уплатить деньгами их стоимость и, оказывая тем помощь голодным братьям, сохранить у себя свои святыни.

А вот этот призыв будет стоить жизни вашим покорным рабам! И председатель картинным жестом указал па скамьи подсудимых.
Благостно-любящим взором окинул старец служителей алтаря и ясно и твердо сказал:
Я всегда говорил и продолжаю говорить, как следственной власти, так и всему народу, что во всем виноват я один, а это лишь моя Христова армия, послушно исполняющая веления посланного ей Богом главы. Но если нужна искупительная жертва, нужна смерть невинных овец стада Христова, – тут голос Патриарха возвысился, стал слышен во всех углах громадного зала, и сам он как будто вырос, когда, обращаясь к подсудимым, поднял руку и благословил их, громко и отчетливо произнося, – благословляю верных рабов Господа Иисуса Христа на муки и смерть за Него.

Подсудимые опустились на колени. Полное безмолвие воцарилось в зале. Смолкли и судьи, и обвинители. Величие этого благословения, казалось, повлияло и на их черствые, все отрицающие души.
Допрос Патриарха был окончен. Снова благословил он и подсудимых, и поднявшуюся благоговейно толпу и, в сопровождении своего конвоя, вышел из зала суда. Заседание в этот вечер более не продолжалось.<...>