Что такое кощунство? Кощунство – это шутка, насмешка или поругание святыни. Заметьте, други мои, шутка над святыней – то же, что и поругание, оскорбление святыни. Это тяжкий грех против третьей заповеди Божией (смотри "Православный Христианский Катехизис"). Почему же шутить над святыней значит оскорблять ее? А потому, что где святыня, там и благодать Божия, там таинственное присутствие особенной силы Божией, освящающей и спасающей человека. А можно ли шутить, смеяться над силой Божией? Не значит ли это – нам, ничтожным тварям, смеяться над Самим Творцом своим и Богом?... И подумать, братие, страшно о такой дерзости!
При царе Давиде был такой случай. Перевозили священники израильские Ковчег Завета Божия на колеснице из одного города в другой. Некто Оза, опасаясь, чтобы Ковчег Господень не упал с колесницы, вздумал поддержать его, как обыкновенную вещь, но лишь только без благоговения коснулся его рукой, как пал мертвым. Так Господь требует почтения ко всякой святыне! Благоговейный страх, смиренное, молитвенное расположение сердца – вот чем должна быть занята душа при мысли о всем, что свято, что близко к Богу, что освящено Его благодатью. Близки к Богу святые Божий угодники: как же можно шутить или смеяться над ними? Не оскорбление ли это будет Самому Богу? Позволишь ли ты смеяться над близким тебе человеком – отцом, матерью, дорогим твоим другом или благодетелем? Нет; ты, человек, не понесешь этой шутки, оскорбительной для чести близких тебе людей: можно ли думать, что Господь ни во что поставит кощунственные
речи о святых Его угодниках? Ты обидишься, если кто-то будет осмеивать портрет твой или близких твоих? Как же дерзнешь ты шутить или смеяться над святыми иконами? Ты оскорбишься, если кто-нибудь станет читать твое письмо, искажая его смысл, обращая твои слова в смехотворство? Как же ты решаешься обращать в шутку святые словеса Божий, начертанные во Священном Писании, прилагать их к беседе, где не подобает, возбуждать ими смех, как будто это – не словеса Божий, а шутки и кривлянье балаганного скомороха?.. Удержи, брате, язык твой от грешного слова кощунного! Убойся Бога: Бог поругаем не бывает (Гал. 6; 7), и не допустит, чтобы ты безнаказанно позволял себе ради греховной потехи (не говорю уже – ради прямой хулы) смеяться над всем, что требует от нас благоговейного себе почтения и поклонения!
Конечно, Бог милосерд и долготерпелив; но Он – и правосуден; как и наши предки говорили: "Бог долго терпит, но больно бьет!" Вот тому примеры. В 1886 году на Черном море погиб русский пароход "Царица". Вот что рассказывает очевидец этого крушения в журнале "Благовест" (1887, № 9): "В каюте I класса стоял образ святителя Николая, около которого офицеры очень небрежно курили табак. Я заметил, что это неприлично, но в ответ получил насмешку и еще большее глумление над святыней; один из них нарочито набрал дыма в рот, и потом пустил его в самый лик святителя... Возмущенный этим кощунством я сказал офицеру: "Смотрите, святитель Николай сколь милостив, столь же и грозен; он не потерпит этого и вас накажет." Спустя немного времени раздался страшный треск и... дальнейшие подробности крушения нашего парохода известны из газет". Рассказанный случай тем поучительнее, что святитель Христов Николай почитается в Православной Церкви покровителем в море плавающих.
А вот рассказ одного почтенного старца, простеца, о самом себе, о том, как строго наказал его Господь за кощунственное глумление над святым пророком Божиим Илией. "На грешной душе моей лежит, как тяжелый камень, смертный грех. Оттого я и не ем рыбу, не ем и молоко и мясо, и ничего скоромного шестой десяток уже в рот не беру; не в похвальбу будь это сказано: не пью я ни вина, ни пива. Смолоду было со мной сатанинское наваждение, такое ужасное, что добрым людям и рассказать страшно. Тогда я и ел, и пил, и вина-то напивался, бывало, до безчувствия и безобразия. Что уж мне теперь, старому человеку, таиться? Раскаюсь я перед миром всем крещеным. От людей ведь утаишь, а от Бога не утаишь: Он все видит, милосердый наш Батюшка, и до поры до времени терпит нас, окаянных грешников, – тут старик рукавом кафтана отер слезы, катившиеся по бледному, изнуренному лицу, и продолжал. – Молодого-то меня уму-разуму наставлять было некому: полугодовалым остался я от кормильцев моих – от отца с матерью. Говорят, в одни суточки прибрал их Бог. Дай-то, Господи, их душенькам Царство Небесное, рай пресветлый; упокой их, Господи, помилуй их, Христос Небесный. После них я и остался один-одинешенек, как перст на свете, но недаром поговорка говорится: "Свет не без добрых людей". В нашей деревне жил мужик, кузнец, дядя Максим. Мужик он был зажиточный, а детей у него живых не было: были детки, да скоро умирали. Дядя Максим и взял меня к себе в дом, и воспитал, воскормил меня у себя вместо своего родного детища. Дядя Максим был добрый и умный мужик; всему обучил меня: и крестьянству, и кузнечному мастерству, да только та беда, что водочку очень любил, не сторожил и меня, баловал да потворствовал. Прости его, Господи! Может быть, из-за него вот я теперь наказан Господом и сижу без ног шестой десяток. У нас в деревне, у деревенского старосты был сын, мне одногодок, по имени Павел. С этим Павлом все мы и водились, и чего-чего с ним не проказили! Бывало, в праздник или в воскресенье Христово мы с ним к обедне не пойдем, а уж вместо обедни наше было дело – сходить в кабак, напиться, поплясать, побраниться, поссориться, подраться. За это и наказал же нас Господь Бог! Деревня наша вся каждый год празднует летом Илию пророка; на праздник в нашу деревню собирается народ и из других деревень. Так было и на этот раз. Пошли у нас игры, песни, пляски, разные хороводы. Денек-то выпал для праздника угодника Божия такой светлый, да теплый. К вечеру солнышко закрылось, нашла туча темная-претемная, так что в деревне ничего не стало видно, а молния-то так и сверкает, а гром-то так и гремит. Все крестятся да говорят: "Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!.." От страха разбежались все, кто куда мог: кто в избу, кто на двор, кто под навес. На улице остались только мы двое: я да Павлушка. Он на балалайке играл, а я вприсядку подплясывал, да приговаривал: "Илья пророк... Илья пророк...". И другие такие слова я говорил, что и пересказывать не следует. Пляшем это мы, а старики, стоя на дворах, кричат нам: "Мирошка, Павлушка! Что вы? С ума, что ль, сошли? Побойтесь вы Господа Бога, нехристи вы, что ли? Перестаньте, уймитесь. Вот вас Илья-то пророк накажет!"
А я дразню стариков, пляшу да приговариваю: "Не боюсь, тебя, Илья пророк, Илья пророк!.." Вдруг сверкнула молния, и меня как будто кто со всего размаха ударил поленом по ногам. Я свалился с ног, как сноп, и не помню, как взяли меня и оттащили домой. Павлушке оторвало обе руки по локоть; он на улице и умер, а я-то вот с той поры на всю жизнь и остался калекой. Ах, Боже мой, как вспомню, что со мной тогда было, так сердце кровью обливается. Поделом Господь наказал меня, нечестивца. Шесть недель я лежал, как пласт, в постели: не мог пошевелить ни ногой, ни рукой; и перекреститься не мог, а ел и пил только то, что добрые люди в рот положат".
Так закончил свой рассказ наказанный и помилованный Богом старец, простец (читай в журнале "Странник", 1869, август). Много подобных рассказов можно найти в наших духовных журналах. Так, недавно один сельский священник печатно огласил поразительный случай наказания Божия за кощунство и богохульство одного крестьянина, пьяницы. Он потребовал себе в лавке в постный день ветчины, и когда продавщица заметила ему: "Что ты, родимый, разве можно ныне есть ветчину, ныне среда, постный день", он стал бранить ее – "нечего тебе меня учить; давай фунтов пять, я и сам поем, и товарищам на луг отнесу". – "Мне не жалко свинины, – сказала продавщица, – мне тебя жалко: ведь Бог тебя за это накажет..." – "Да где Бог-то твой? – отвечал ей со смехом безумец. – Он и не увидит, как я наемся; это уж мне не в первый раз..." И вот, лишь только богохульник положил первый кусок ветчины в рот, как тотчас упал на землю и богохульный язык его замолк навеки... Кусок ветчины остановился у него в горле и задушил его сразу... Воистину страшно (есть) еже впасти в руце Бога живаго!.. (Евр. 10; 31). (Случай этот описан в "Рязанских епархиальных ведомостях", 1887, № 5).