В чем воина великое значение? Чем подвиг воина стоит высоко, чем велик и славен он, и прямо скажем – свят? Воин – это сторож, который день и ночь сторожит Родину свою от вора ли, или от безумца, кто бы он ни был: пришелец ли из земли чужой, иль страшный враг домашний, свой, дома взращенный, враг Царя и Русского народа. И в этом чине присягает воин-сторож, присягает Богу, Родине, Царю служить и прямить, целует Крест, Евангелие, и знамением Креста ту клятву утверждает, бодрит свой дух, и с мужеством идет стоять на страже.

Как видите, такой воин-сторож – не тот наемник-сторож, который амбары, да коней, да стадо в поле сторожит; даже не тот подвижник-сторож, что с женой, с детьми сторожит стрелку железнодорожного пути, чтобы спасти поезд от крушения, а, стало быть, и жизнь людей, которые сидят в вагонах. Нет, воин-сторож – то чин совсем особый; это – тот сын земли родной, что клятву дал, хоть лечь костьми, хоть кровь свою пролить и душу положить за веру, Родину, Царя, да за покой родильницы своей – избы, кормилицы нас всех без исключения. Наемный сторож может от службы отказаться; возьмет расчет, получит деньги, – хозяин станет нанимать другого. А воин отказаться от звания своего не может; отказ его – это измена; отказ его – это погибель родной страны, предательство Иуды; нет слов, чтобы заклеймить его позором. Не деньги здесь, не жалованье, не содержание зовут на подвиг воина, а честь и совесть, любовь к народу и долг святой, высокий.

По-Русски сказано; понять не мудрено, чем подвиг воина и славен и велик, и скажем прямо – свят.

Но вот пришли безумные, или враги России и говорят такому воину, такому сторожу Русской земли: «Будь с нами заодно; бунтуй против начальства, сытее будешь; одежонка у тебя плоха, – мы лучшую дадим; коль служба нелегка, – мы службу облегчим; мы плату деньгами прибавим, и такое обращение с тобой наладим, что не услышишь слова грубого, ни слова черного; и будешь, словно не крестьянин, а купец или боярин. И будет все твое, что силой возьмешь, хотя бы взял чужое, как мы берем, чем только и живем и весело и вольно».

Кричит солдату враг, безумный соблазнитель, кричит: «Ну, что же ты стоишь! Бросай ружье, или с ружьем иди за нами; патронов укради, ведь сила нам нужна большая; начальство перебьем, захватим крепости, казармы; вина напьемся, а потом пойдем усадьбы жечь, леса рубить; хотим всю землю захватить, поля и хлеб весь поделить, и денег мы захватим, награбим мы одежи всяческой и всякого добра. Захватим власть; республику уставим, и выберем главой богатыря такого, что не чета ему цари и короли».

Кричит солдату враг, домашний враг России, безумный соблазнитель: «Иди, будь с нами и не рассуждай; но знай, коль мы у власти будем, так дня не будешь ты солдат; нам нужен лишь пролетариат. Работодателей долой; заводы, фабрики захватим; хозяевами сами станем; войска, полицию долой – милицию поставим; не будет званья мужика, а будут такие все слова: интеллигенты, социалисты, демократы, атеисты, нигилисты, анархисты, и чем далее, тем величавей, кончая автономией под звуки марсельезы... И будем все гулять, доколе все, всю Русь не прогуляем. А там, что после нас, – да хоть потоп, хотя бы море крови»...

И начал говорить солдат: «Все слушал я, но не все понял; да и как понять нерусские слова, которым нас не обучали и от начальства не слыхали. Вот грамотеи газеты разные читали, да верить-то газетам разве можно? Ведь часто сами же газеты говорят: о чем вчера мы сообщали, – то солгали.

Послушай, если друг ты мне, доброжелатель, – за доброжелательство благодарю. Скажи, однако: откуда вдруг ты взялся, зачем искал меня и почему меня ты вдруг так возлюбил? Почему тебе со мной вместе непременно надо грабить, а не одному? И кто в ком нуждается: ты во мне, иль я в тебе? Но я тебя ведь не искал! Красно ты говоришь, язык твой устали не знает, словами и умом ты хочешь поразить. Но вот что я надумал: положим, я за тобой пойду, но ведь наутро могу я встретить с иной речью иного друга, который тоже может быть и умный, и мне доброжелатель; а позднее – встречу и еще умнее и добрее... И что тогда?.. Куда, за кем идти? Или всю жизнь бродить? Нет, коли друг, так ты оставь меня...

Оставь мне Бога моего и моего Христа, каким мне мать Его дала. Вот Бога и Христа всегда я буду слушать. А слово Бога – в Церкви; она всегда одно и то же говорит, и не свое, а Божие. А ты скажи по совести: в Бога веришь? И Церковь Его чтишь? Евангелие ты признаешь? Суда ты Божиего боишься? Христа ты слушаешь? Нет?! Так лучше, брат, оставь меня в покое. Я клятву дал; я крест приял, я крест несу, и смерть мою с ним мирно встречу. Петь гимн чужой, чужого мне напева, врагу служить и Родину свою терзать, Россию разорять и попирать закон Христа, закон любви и верности, – я громко говорю: на это не согласен... Да и народ ведь ныне не безгласен. Про нужды все свои скажет народ Царю <…> На то и Царь от Бога державу восприял, чтобы по Божиему закону зло карать и пресекать мечом и силой воинской, а доброе все поощрять.

Затем я понял, что, коли за тобой мне идти, так я сытее буду; одежду лучшую мне дашь; коли у власти будешь, так домой отпустишь; срок службы сократишь и жалованьем наградишь, более чем ныне получаем. И вот не я один, солдат, хотел бы знать, откуда ты – пролетариат... богат? Ни службы у тебя нет, ни ремесла, а денег много! Откуда же они и кто тебе их дал? Ты ешь и пьешь, и всюду разъезжаешь, листки печатаешь и в сотнях тысяч их бросаешь и раздаешь; ты сыт, одет, и выпить ты не прочь, да и других все угощаешь, чтобы к себе привлечь.

Скажи, откуда у тебя на это взялись средства? А я слыхал, что не друзья России, а враги тебе давали деньги и дают. Но ведь на это я с тобой не пойду! Ты обещаешь чужое все ограбить и со мной поделить, а Бог-то где? Но ведь чужое станет тогда моим; другой придет такой, как ты, и ведь уже мое отнимет. Да и с тобой поделим ли все мы полюбовно? Да и надолго ли хватит чужого?

Но положим, что при дележе того, что силой возьмем у богатеев и в казне, и в дележе земли мы не заспорим. Ну, а как народу народится столько, что опять на малоземелье жалобы пойдут? Или кто из нас, хотя из пахарей или солдат, по гневу Божиему, все потеряет или прогуляет, и в чин заслужит твой – пролетариат, тогда-то как?.. Переведи-ка дух, перекрести-ка лоб, подумай сам: казна будет пуста, ее вновь не ограбишь; леса порубленные быстро не растут; песками занесет селения и города; вода посохнет в водоемах, и мор пойдет и глад... И что тогда для нового-то дележа поделят наши дети?..

Милицию у нас ты хочешь завести, а у соседей, у врагов России, будет войско! Умен ты, брат, не очень, коли Россию ставишь под топор. Ведь войско постоянное и обученное милицию всегда разгонит, тогда Россию враг возьмет хоть голыми руками. Не для того ль враги России и деньги тебе платят и речи все твои внушили? <…>Затем – прости! И знай: не сторожить земли родной не можем. Не сторожить ее ведь это значит – забыть Бога, присягу потоптать, Иудой быть, и распинать Христа, и Родину святую продавать так низко, так позорно! На это – не согласен!

<…> Таким, как ты, приятель-подстрекатель, место лучшее в тюрьме! Ведь ты – просто разбойник, только поопасней!»