– Музыка, как мы говорили в прошлый раз, выражает внутреннюю сущность явлений, внутреннее состояние автора и исполнителя. И обращаясь к церковному пению, хочется прежде всего показать, что происходит «в финале», т. е. для чего нам нужен церковный напев, что он нам дает.

Христос говорит: Я есмь Путь и Истина и Жизнь (Ин. 14, 6). А можем ли мы здесь, на земле, познать Жизнь Вечную? В общем, наверное, не можем, потому что мы не способны себе это представить. А можем ли мы познать здесь, на земле, истину в полноте? Конечно же, нет. Хотя мы ее познаем, но познаем в основном через путь, заповеданный нам Господом нашим Иисусом Христом. А вот церковный напев отображает как раз внутреннюю сущность этого пути.

Приведу небольшую цитату, имеющую отношение к сравнению музыки духовной и народной, прежде всего скоморошьей. Она взята мной из книги, посвященной скоморохам. Нина Серегина, санкт-петербургский исследователь, пишет: 

   «В народных жанрах музыкального творчества присутствует существеннейший момент, который по природе и по потребностям отсутствует или, вернее, чрезвычайно слаб в певческом искусстве. Это фактор движения». 

И вот что она отмечает по поводу скоморохов: 

   «Инструментализм Русского средневековья – ближайший, непосредственный спутник скоморошьей сферы,плясовой стихии – стихии ритма, веселья, телесных радостей». 

О чем говорит эта цитата? Об основном свойстве церковного напева. Опять же, как сказал Господь в Евангелии:Царство Мое не от мира сего (Ин. 18, 36). Т. е. – об отсутствии в церковном напеве той ритмической и мелодической основы, которая характеризует, если можно так выразиться, музыку мира, музыку телесную.

Музыка мира… Когда мы слушаем любые произведения классической музыки, мы слышим в них спады и подъемы, ускорения и замедления, динамические и интонационные контрасты. Причем эти контрасты, служащие раскрытию художественного образа, характеризуются определенными точками спадов и напряжений, где наивысшим пиком напряжения является кульминация. А вот для мелодий древних церковных распевов характерно то, что напряжение, которому чужда всякая излишняя чувственность, разлито внутри всей ткани песнопения. И имя этому напряжению – СОБРАННОСТЬ.

И второй момент. Церковный напев, как Вы знаете, подчинен всегда тексту, т. е. нацелен на донесение текста до верующего человека. И поэтому распевщики, музыканты, создававшие напевы, которыми пользовались христиане в древности и впоследствии на Руси, были сориентированы как раз на отсутствие таких вяжущих с миром выразительных средств. В церковном пении присутствует ритм вечности, замкнутость на богообщении, молитве: «Всякое ныне житейское отложим попечение». Оно должно нести в себе неотмирность и безстрастие.

– Когда мы задаем себе вопрос, что же такое церковный напев и какую роль он играет и должен играть, нужно помнить следующее. Как возникли гласы? Первые христиане хотели воздать хвалу Господу, стремились выразить радость, переживаемую ими в ходе празднования Воскресения Христова. Вспомните, и в посланиях апостолов часто звучит призыв: «Радуйтеся!» Т. е. напев – это всегда отражение радости пребывания в Боге.

А следующий важный момент – функция передачи многовекового соборного молитвенного опыта Церкви. Первые христиане собирались и воздавали хвалу Господу, как кто мог. Что-то при этом отвергалось, что-то принималось и постепенно становилось традицией. Впоследствии, с формированием устава службы, возникли различные чинопоследования, в которых определенную роль играло богослужебное пение. 

Затем на Трулльском Соборе 691–692 годов было принято правило, что петь в храме должны специально обученные певчие. С чем это было связано? Дело в том, что богослужебное пение служило одним из средств борьбы с ересями. Потому что ересиархи активно использовали пение для проповеди своих взглядов, еретических учений. Они не только сочиняли свои тексты, но использовали и мелос, т. е. мелодии, которые действовали искушающе, потому что музыка – это сильное средство для привлечения людей. 

И одной из причин появления осьмогласия является именно стремление к упорядочению богослужебного пения. Первые четыре гласа возникли достаточно рано на Востоке, а уже в конце IV века их ввел в употребление Западной Церкви святитель Амвросий Медиоланский. А окончательное формирование корпуса осьмогласия принадлежит таким столпам Церкви, как преподобный Иоанн Дамаскин (на Востоке) и римский святитель Григорий Великий Двоеслов.

Еще одна функция богослужебного пения – символ незыблемости канона. Сейчас вот ведутся разговоры о том, что нужно ликвидировать церковнославянский язык, перевести службу на русский – якобы так будет понятнее. Но те люди, которые к этому стремятся, не понимают, что таким образом будет разрушено пространство многовекового молитвенного опыта. То, что мы за каждым богослужением поем канонические распевы, созданные как раз с целью донесения текста – неважно, древние или современные – являет нам принцип преемства опыта и незыблемости канона.

 

– Когда регент приходит на службу и перед ним стоит выбор: поставить ли ему гласовое песнопение или песнопение вольносочиненное, свободносочиненное, – по сути он решает: подчиниться Церкви или проявить своеволие. И человек, когда приходит в храм, где звучат чаще всего обиходные песнопения, что проявляет? Послушание! Т. е. напев, кроме прочего, – это символ послушания.

Напев аскетичен. Часто люди, которые впервые попадают на богослужение, где звучит знаменное пение, говорят: «Ой, как скучно, как нудно, одно и то же…». А что такое, простите, молитва? Это постоянное понуждение себя: тебе не хочется, а ты должен молиться. Т. е. канонические богослужебные напевы формируют молитвенный навык, при этом и певчий, и молящийся проявляют послушание.

Еще что такое напев? Как я сказал вначале, это образ спасительного пути и очищения сердца. Потому что в ходе послушания мы отметаем «свое» и прикрепляемся сердцем к соборному, к соборной молитве. Напев является выражением многовекового соборного опыта Церкви, и человек, подчиняясь ритму богослужения, слушая, выстаивая службы, молясь, прикрепляется к этому спасительному пути. И мало того – образ этого спасительного пути постепенно, если человек стремится и думает о нем, становится его сущностью, формирует его христианскую сущность. 

Музыка ведь не сообщает каких-то знаний как таковых. Но она помогает внутреннему осознанию. Если почитать молитвы по Святом Причащении, то одна из их главных идей – человек должен хранить полученную благодать. Напев как раз помогает эту благодать поддерживать, не угашать этот дух. Он формирует в нас некий внутренний стержень. 

Почему православный человек так отличается от человека западного? Почему он не столь падок на различные соблазны? Потому что в нем существует вот этот стержень, формирующийся через молитву, службу, участие в Таинствах и, естественно, через внимание к напеву и тому внутреннему строю, который он дает.

Когда мы погружаемся в богослужение и обретаем этот стержень, мы научаемся отметать всевозможные неподобающие вещи и облекаемся в некую броню. Например, человек заходит в общественное помещение, где звучит рок-музыка, – верующий ее вроде как слушает чисто механически, ведь уши не заткнуты, но по сути – не слышит. Это для него только шумовая масса на заднем плане.

В итоге: праведная жизнь обуславливает правильное пение, а правильное пение обуславливает праведную жизнь. Цель же каждого христианина – обретать через церковную службу, через напев тот щит, ту внутреннюю броню, которая помогает ему отстраняться от греховности мира сего и идти путем, заповеданным нам нашей Церковью.

Конечно, это не значит, что мы вообще не можем слушать светскую музыку. Но нужно понимать ее отличие от богослужебной – разницу священного и светского. И при этом руководствоваться, например, такими прекрасными словами из «Лествицы» преподобного Иоанн Лествичника: 

   «Поведал мне некто об удивительной и высочайшей степени чистоты. Некто, увидев необыкновенную женскую красоту, весьма прославил о ней Творца, и от одного этого видения возгорел любовию к Богу и пролил источник слез. <…> Так должны мы поступать и при слушании духовных песнопений и мирских песней. Боголюбивые души, когда слышат пение мирских или духовных песен, исполняются чистейшего утешения, любви божественной и слез; между тем как в сластолюбивых возбуждаются совсем противные чувства» (гл. 15, ст. 59–60).

– Что касается композиторского творчества как элемента богослужебного пения, на Руси его не было до второй половины XVII века. У нас существовали распевщики, но распевщик, распевавший службу, делал это в сложившейся традиции, которая не являясь неизменной, соответствовала церковному канону и сохраняла преемственность многовекового опыта. Композитор же творит свои произведения, исходя, прежде всего, из стиля, господствующего в его время. 

Например, такой композитор XVIII века, как Дмитрий Степанович Бортнянский, учившийся в Италии, воспринял музыкальный язык Запада и наряду с другими авторами, творившими в это время, внедрял его в нашу богослужебную практику. Особенностью его творчества является отрыв от канонического напева и замена его наавторский мелодический материал. Подобные индивидуальные характеристики можно найти в соответствующей литературе касаемо творчества большинства авторов, писавших церковные песнопения (например, в известной работе И. Гарднера). Так, Алексей Федорович Львов был ориентирован на немецкий протестантский хорал. А в творчестве Павла Григорьевича Чеснокова зримо ощущается влияние светской романсной интонации. И как бы ни были красивы песнопения этих и иных авторов, их соответствие богослужебному канону сомнительно. Хотя многое из числа произведений, созданных ими, считается своего рода «классикой» в нынешней богослужебной практике.

Но, кроме прочего, у композиторского творчества есть еще одно существенное качество: оно чаще всего комментирует текст. Если мы послушаем «Всенощное бдение» Сергея Васильевича Рахманинова – это именно композиторский художественный комментарий к тексту. Он прекрасен, он великолепен как концертное произведение, но он абсолютно не соответствует духу богослужения. Почему? Потому что там, например, происходит наложение одних слов на другие, что затрудняет понимание их смысла.

А главное – этот комментарий уводит молящегося в сферу художественного, в сферу чувственного сюжета, заложенного композитором. Тогда как напев, со своей аскетичностью, являет в себе принцип внутреннего порядка и обуславливает большее внимание к слову. Сюжет в принципе может присутствовать в тексте песнопения, допустим «Ныне отпущаеши» – там есть определенные события. Но когда мы этот текст слушаем в обиходном напеве – мы воспринимаем текст «напрямую», без художественного комментария, как единое целое. Т. е.композиторская, концертная музыка мешает восприятию слова, а слово – это основа богослужения.

Служба с авторскими песнопениями превращается в своего рода лоскутное одеяло: сейчас веселенькое, потом грустненькое… Получается нечто вроде концерта в храме. Как сказала моя знакомая, посетив престольный праздник в одном из петербургских храмов в центре города: «Знаете, есть опера „Князь Игорь“. А я присутствовала на опере „Александр Невский“». 

Явление это на самом деле опасное. Человек не понуждает себя, привыкает к расслабленности и думает, что так и должно быть. И только если он внимательно читает Евангелие, Святых Отцов – начинает сознавать, что здесь что-то не так, неправильно.

Недаром же в XVIII–XIX веках шла борьба с т. н. запричастными концертами в храмах, которые поются после причастного стиха. Противником такой практики был святитель Филарет Московский. Почему исполнение этих концертов нежелательно? Может быть, только в праздничные дни – на Рождество, Пасху – в какой-то степени это еще приемлемо. Но не более. Потому что в храме человек приходит на встречу с Богом. У него перед Причастием максимальное внутреннее напряжение. Он исповедал свои грехи и должен сейчас вкусить Святых Таин. И тут на него обрушивается нечто, что, мягко говоря, не способствует сохранению этого напряжения. Ведь недаром после причастного в большинстве храмов принято читать мотивы перед Святым Причащением. Зачем? Чтобы человек еще раз понял, с чем он пришел ко Господу. Да, он исповедал свои грехи, но ведь нужно еще принести плоды покаяния…

– Итак, сейчас в богослужебном пении наличествуют: обиход, который является господствующим в наших храмах; авторские песнопения и знаменное пение, которого, к сожалению, мало. Но как бы там ни было, существует церковный устав, система осьмогласия. И следование хотя бы ей дает определенный результат.

Конечно, знаменный напев иконичен, это идеал. Есть мнение о необходимости употребления в богослужебном пении исключительно «знамени». Но известный музыковед Владимир Иванович Мартынов, который тоже является поборником знаменного распева, причем, я бы сказал, жестким поборником, в одном из своих интервью заметил: «Состояние богослужебного пения соответствует состоянию молитвенного напряжения в обществе». Состояние молитвенного напряжения в нашем обществе равно, простите меня, практически нулю. Так откуда же нам ждать возрождения знаменного пения и служб «как было»? 

Помните книгу «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» – когда человек ходил и искал молитву? Вот когда у нас народ начнет массово искать молитву, когда она станет воздухом нашего бытия – тогда и начнется это возрождение. А принудительными мерами, какими-то указами мы ничего не добьемся. Человек должен научаться жить молитвой…

Что говорит Христос? Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21), Царство Мое не от мира сего (Ин. 18, 36),Царство Небесное силою берется (Мф. 11, 12). Что это означает? Царствие Божие внутрь вас есть – значит, мы должны искать этот внутренний образ бытия. Царство Мое не от мира сего – мы должны удаляться от мирских ритмов, жить в духовном пространстве, постоянно носить его в себе. А для этого надо прилагать усилия – как на службе, так и в обыденной жизни.