12.05.2018

 

 Наш основной тезис: светской культуры нет и не может быть в принципе! Чтобы это стало понятней, образней – небольшое лирическое отступление.

Туристов, приезжающих в Западную Европу, всегда поражает контраст между потрясающим историко-культурным фоном и снующими здесь людьми. Чувство некоей дисгармонии возникает даже при просмотре западноевропейских фильмов. Если в кадре присутствует культурно-исторический фон, он всегда диссонирует с моральным и интеллектуальным уровнем «героев». С одной стороны, героическая история – сила, энергия, творческий поиск, трагические глубины романского и готического духа, оставшиеся в материальных памятниках; с другой – плоские, примитивные современные европейцы, вырождение и дегенерация которых особенно поражает на фоне дворцов и готических храмов.

Да-да, понятно: современная Европа – это красивый некрополь, «гробы повапленные» (библейское выражение, от старославянского «повапить» – покрасить, – примеч. ред.). Она уже даже не едет, а давно съехала с «ярмарки истории». Причем съехала как-то криво, в овраг, не добравшись хоть до какого-то конца. И разлагается «с комфортом». Все мы это знаем, много раз уже об этом слышали. Но занозой – вопрос: а почему, каким образом? Как такое могло случиться с народами, которых никто не завоевывал, не угнетает? Как же они перестали быть хозяевами на своей собственной земле?

Ведь европейцы являли собой не просто этнографический материал, ведущий растительное существование. Они – создатели великой цивилизации, т. е. обладали в полной мере пассионарностью – энергией, жертвенностью, героизмом. Как же они, такие некогда сильные, обладающие способностью к самоорганизации (по Гумилеву – это способность поставить некий далекий прогноз, общий идеал выше своих непосредственных личных интересов), превратились в управляемый, полностью выродившийся человеческий материал? Как дошло до того, что кучка больных маргиналов управляет ими и они покорно несут ей на убой своих детей? Причем на убой душевный – на растление, что пострашнее телесного убоя будет.

Как же это произошло? И тут мы возвращаемся к понятию светской культуры.

Итак, современная аксиома о секулярной, мирской или «светской» культуре является сознательной ложью. Культура в принципе не может быть мирской, или светской. Термин «светская культура» основан просто на подмене понятий. Например, под термином «светская» можно понимать прикладной, специализированно предметный уровень культуры. Ибо в понятии «культура» непременно есть уровень основополагающий, задающий оценочные критерии, т. е. очерчивающий границы парадигмального пространства; а есть уровень предметно-прикладной, формирующийся уже в этом заданном, определенном пространстве. Или: есть уровень физический, выполняющий задачи, а есть метафизический – определяющий, задающий эти задачи; как сущность и явление, которые не исключают, а предполагают друг друга. Например, религиозная вера как острое переживание осмысленности жизни вовсе не освобождает человека от необходимости пахать и сеять, воевать и строить, воспитывать детей и проч. Напротив, заставляет все это делать лучше – ибо осмысленней.

Таковое предметно-прикладное светское не то что неправомерно, а просто невозможно противопоставлять религиозному. Ведь это уровни одного и того же поля. Поэтому когда говорят о светской культуре, противопоставляя ее культуре церковной, то имеют в виду вовсе не это, вовсе не освобождение и автономность прикладного уровня культуры от метафизики. О светскости здесь говорят в смысле именно метафизическом, целеполагающем, парадигмальном (здесь и далее выделения автора, – примеч. ред.). Т. е., если называть вещи своими именами, как об альтернативной метафизике, альтернативной «церкви». Мы же, ничего не продумывая до конца, схватываем понятие светскости только в ее мирском, прикладном значении и думаем, что теперь прикладные области культуры – экономическая, политическая, эстетическая – больше не определяются религиозной идеологией. Что становясь автономными от Церкви Христианской, они тем самым делаются просто нейтральными.

На самом деле физический, прикладной уровень в принципе не может существовать без уровня метафизического, целеполагающего. Поэтому сама «нейтральность», толерантность выступает здесь не как некая неопределенность, «ничейность», не как то, что культура отныне начинает существовать в одном своем прикладном измерении, а – как альтернативная метафизика (вспомним знаменитые фразы людей, кое-что в этом понимавших: «Ничьих ресурсов не бывает», «Печать всегда партийна» и проч.).

Это не освобождение культуры от Церкви, это – смена церквей. Т. е. борется с Христианской Церковью и заменяет ее в качестве иной метафизической основы вовсе не некая абстрактная «светскость», а конкретная альтернативная церковь – только скрытая, анонимная, поэтому и неуязвимая.

Что же это за церковь такая, в чем ее смысловые метафизические основы? А вы не задумывались, почему испокон веков все тайные, культуроразрушающие – противогосударственные, противоестественные, ну и, конечно, противоцерковные – организации боролись не за возведение в основу социума своего содержания (религиозного или идеологического) вместо содержания господствующего, а именно за светскость (обильный материал на этот счет дают исследования А. Ф. Замалеева, Н. М. Золотухиной, А. И. Клибанова, В. В. Милькова, Л. В. Полякова и др.)? Т. е. боролись за нейтральность, неразличение в основе системы, а не за свою идеологию, не за себя. Такое вот благородство.

Это что же, ведьмаки и сектанты были этакими прогрессивными и толерантными гуманистами? Какое там! Каждый, кто сталкивался с сектантами, наверняка ощутил на себе всю их «терпимость» так, что мало не показалось! Тогда почему? Вот тут и кроется ответ на вопрос, что же на самом деле представляет собой светская культура как альтернатива культуре церковной.

Дело в том, что отличие всех антисистемных, культуроразрушающих движений не столько содержательное (понятно, что они «за все хорошее и против всего плохого»), сколько структурное. Все эти движения, «…имея множество этнографических и догматических различий, обладали одной общей чертой – неприятием действительности. Подобно тому, как тени разных людей непохожи друг на друга не по внутреннему наполнению, которого у теней вообще нет, а лишь по контурам, так различались эти исповедания. Сходство их было сильнее различий, несмотря на то, что основой его было отрицание. В отрицании была их сила, но так же и слабость: отрицание помогало им побеждать, но не давало победить» (Гумилев Л. Н. Открытие Хазарии. М., 2008. С. 348–349).

Иными словами, разрушение, разложение, нигилизм – антитрадиционализм – является не желанием их носителей, которое могло бы исчезнуть, а самим принципом их существования, без которого их просто нет. Поэтому и противостоят эти движения любой культурно-исторической традиции не по содержанию (религиозному или идеологическому), а по своему структурному принципу.

Таковых принципов, проявляющихся в наличии двух несовместимых психологических структур и пронизывающих собой всю мировую историю, – только два; о них пишет Л. Н. Гумилев: 1) человек признает себя частью реальности (природной – по Гумилеву, либо культурной, что более верно, ведь человек живет не в природе, а в культурно-исторической действительности). Данная волевая установка определяет традиционный, ценностный тип мышления (культурообразующий); 2) человек противопоставляет себя реальности. Эта установка предопределяет антитрадиционный, нигилистический, отщепенческий тип мышления и восприятия (культуроразрушающий).

 

 

Именно разрушение в данной установке – структурирующий принцип. Или: стремление к разрушению является не свойством содержания данных движений, а свойством их структуры. Поэтому расти таковые движения могут только количественно. Когда же рост организации превышает сферу действия ее сектантского ущербного содержания – она дробится (принцип М. Вебера). Количественный рост – это рост по сетевому принципу. Рост путем дробления, т. е. внешняя, дурная безконечность внутренне конечных, однообразных единиц. Процесс ради процесса.

Когда Христос при исцелении бесноватого спрашивает беса о его имени, то получает ответ: «Имя мне – легион, потому что нас много» (ср.: Мк. 5, 9). Имя – это суть явления. Стоит обратить внимание, как внезапно меняется единственное число нечистой силы на множественное, лишь только Господь Иисус вопросил у нее об имени ее, т. е. о сокровенной ее сущности. Эта нечистая сила – один нечистый дух, который и является одним и говорит о себе, как об одном. Но лишь только Господь вопросил об имени, лишь только захотел, чтобы эта нечисть открыла подлинную свою суть, как она рассыпалась на неопределенное множество нечистых духов же, ибо «легион» означает именно «безконечно много», «неисчислимо много», «неопределенно много».

В данной евангельской притче ясно показано, что распад и дробление как безконечный процесс и есть суть бесовского «ничто». Но именно это дробление является структурообразующим принципом всех антитрадиционных движений и основой их единства. Перефразируя Шпенглера, можно сказать, что все антисистемные движения представляют собой единую альтернативную церковь, где под именем тысячи богов, теорий, идеологий сознательно почитается один и тот же принцип. Бесовский принцип отрицания, разрушения, дробления, распада – антитрадиционализма.

Поэтому суть сектантского прозелитизма заключается в привлечении не к какому-то своему содержанию, а к своему принципу – принципу антитрадиционализма, отщепенчества, отрицания, нигилизма. Т. е. сектантский прозелитизм имеет в основе стремление оторвать от одного содержания не для того, чтобы привести к другому, а для того, чтобы оставить в состоянии отрицания, распада – «управляемого хаоса». Сделать это состояние способом мышления, восприятия – самого существования. Ибо именно в таком состоянии социум легче всего поддается манипулированию.

Инна Викторовна ФЕДЯЙ,
доктор философских наук

Источник: Источник: газета «Православный Крест», № 200
http://www.pkrest.ru


Продолжение следует...