Келья матушки Силуаны* была открыта для всех, жаждущих живой веры, тепла и радости. Многие из приезжавших в Пюхтицу хранят в памяти и в сердце ее рассказы и воспоминания. Эти рассказы дополняют повествование о ее жизни, так тесно связанной с духовной историей нашей Отчизны, с судьбами «русского зарубежья». А рассказчицей матушка Силуана была замечательной...

Петр Константинович был сыном русского генерала Иванова. В молодости он отличался необыкновенной красотой, считал себя писателем и атеистом и пользовался большим успехом у женщин. Женившись на одной из Морозовых, он взял за ней большое приданое, которое принялся проматывать с чрезвычайной легкостью. Вращался он в среде писателей, артистов, художников, устраивал у себя литературные среды, на которые съезжался весь аристократический свет, много помогал начинающим талантам и просто способной молодежи и слыл меценатом.

После революции все изменилось: имущество было конфисковано, жена и дочь умерли от голодного тифа, родные и друзья или погибли, или разбрелись по всему свету. Для Петра Константиновича начался период страшных лишений. Наконец в 1927 году он уехал к брату в Берлин, а оттуда вместе с ним — в Париж. В Париже брат дал Петру Константиновичу у себя на квартире маленькую комнату, распорядился, чтобы ему ежедневно выдавали тарелку супа, и на этом счел свои заботы исчерпанными.

Чтобы кое-как существовать, Петр Константинович давал уроки русского языка, а в свободное время читал. Читал он много и в основном интересовался вопросами религии, философии и истории. Еще в России его мировоззрение начало меняться, а в Париже он стал глубоко верующим человеком и, желая выразить свою любовь ко Христу, принял на себя подвиг ухода в помощи больным русским эмигрантам...

Как-то вечером Петр Константинович зашел к нам и спросил, не пойду ли я с ним читать Псалтирь над покойником. Я тогда уже была преисполнена желанием служить ближним и с радостью откликнулась на его предложение. Петр Константинович взял на себя это поручение совершенно случайно: в церкви, куда при нем прислали за чтецом Псалтири, уже никого не оказалось из причта, и, так как положение было безвыходное, он предложил свои услуги. «Это недалеко от вашей квартиры, мы дойдем пешком», — предупредил меня Петр Константинович. Я быстро собралась, и мы действительно в очень короткий срок подошли к красивому дому и вошли в богато обставленную квартиру. Нас встретили три изящно одетые дамы, которых, видимо, смутил наш непрофессиональный вид. Одна провела нас длинным коридором в ту комнату, где лежал покойник. Он умер несколько часов назад, но его уже успели уложить в гроб, покрыть парчой и зажечь толстые восковые свечи. Введя нас в комнату, дамы быстро ушли, и мы остались вдвоем. Уже наступил вечер. В комнате горел электрический свет, сквозь спущенные шторы приглушенно доносился уличный шум. Открыв Псалтирь, Петр Константинович начал громко читать, а я поминала усопшего. Прошел приблизительно час, и вдруг я почувствовала, что мне делается страшно. Сначала я боролась с этим чувством, так как от природы была не из робких, но страх овладевал мною властно, а тут я услышала, что и Петр Константинович начал тяжело дышать, с шумом выдыхая воздух. Потом, передернув плечами, он повернул ко мне лицо и спросил: «Надежда Андреевна, вы ничего не чувствуете?» «Мне жутко, — отвечала я, — и кроме того, мне кажется, что на меня наседает кто-то». — «Вот это и со мной делается, но ничего, почитаем еще». И Петр Константинович опять принялся за чтение. Мне делалось все невыносимее. Казалось, что комната наполнилась невидимыми существами и что они подбираются ко мне. Петр Константинович отдувался тем временем все чаще и чаще, как от большой тяжести, и наконец, повернувшись ко мне, сказал: «Не могу больше, надо уходить. Мы все равно не выдержим, их слишком много». Взяв Псалтирь, мы быстро вышли из комнаты. Было около двенадцати часов ночи. Дамы нас благодарили, а мы не знали, как бы скорей выйти из дома и, даже очутившись на улице, мы долго не могли прийти в себя. «Крепко они за него держатся, — сокрушенно качал головой Петр Константинович, — обязательно узнаю, что это был за человек».

Прошло несколько дней Петр Константинович зашел ко мне и, многозначительно кашлянув, сказал: «Тот покойник, над которым мы читали Псалтирь, был очень видным масоном».

Однажды в 1931 году в нашем Трехсвятительском храме я увидела статного иеромонаха, похожего на грека. Епископ Вениамин[1] служил Божественную литургию иерейским чином. Народу было немного, так как день был будничный.

После обедни владыка пригласил всех присутствующих на чашку чая (обычно к чаю каждый приносил кто что мог и складывал в особую корзину у входа в храм). Приглашенный вместе со всеми иеромонах оказался, к моему удивлению, не греком, а англичанином-католиком. Лорд Бальфур — так его звали — был третьим сыном и по традиции, принятой в высокопоставленных британских семействах, должен был избрать духовное поприще. Его с детства готовили к служению Церкви. Он окончил иезуитский колледж, потом получил высшее богословское образование, после чего принял монашеский постриг и священство в Париже. Женщины плакали во время пострига — уж очень красив был молодой лорд.

После пострига семья выделила причитавшуюся ему часть наследства, и он поехал в Рим, чтобы преподнести это наследство папе и получить от главы католической Церкви послушание. Папа ласково принял иеромонаха Давида Бальфура и, несмотря на молодость, выделил ему в Бельгии участок земли под устройство монастыря, в котором должны были готовить кадры для борьбы с Православием.

Монастырь был создан. Там изучали русский и церковнославянский языки, православную иконографию, собирали библиотеку православных Отцов Церкви, полемизируя с ними, писали статьи и книги. Монахи должны были по возможности глубже узнать Православие и потому даже по внешности старались походить на православных монахов.

В случае успеха в деле создания монастыря перед лордом Давидом Бальфуром открывалась прямая дорога на место кардинала в Польшу. В Париже он оказался с тем, чтобы ознакомиться с новым православным приходом, находящимся в юрисдикции Московской Патриархии.

В конце долгой духовной беседы за чашкой чая владыка Вениамин, ласково взяв за плечо иеромонаха Давида, сказал: «Хороший батюшка, одного не хватает — в Православие надо переходить!»

На лице отца Давида молнией сверкнул гнев, даже некоторым из присутствующих замечание владыки Вениамина показалось неуместным и могущим задеть религиозные чувства католика. Этот иеромонах, как необычный гость, надолго остался в нашей памяти.

Приблизительно через год в библиотеку при нашем храме зашел Владимир Николаевич Лосский (известный богослов, сын философа Николая Лосского) и сказал: «Помните иеромонаха Бальфура? Он уже шестой месяц гостит у римского папы, подбирая материалы против Православия, и собирается на Афон за дополнительными документами».

Прошло еще некоторое время, и мне сообщили, что Бальфур с Афона поехал в Литву и живет у митрополита Елевферия. Что ему там делать? И наконец пришло известие — отец Давид Бальфур перешел в Православие.

И вот в 1933 году в Вербное воскресенье владыка Вениамин объявил с амвона: «Иеромонах Давид Бальфур перешел в Православие и едет в Париж. Он должен быть здесь в конце Страстной недели и вместе с нами совершить пасхальное богослужение, а после разговин он расскажет нам обо всем сам».

Наступил день Пасхи. За литургией причащались все присутствовавшие в храме. Епископ Вениамин служил с теми из парижского духовенства, кто остался верен матери-Церкви. Среди сослужащих владыке был и иеромонах Давид.

В четвертом часу все поднялись наверх, уселись: духовенство — за столом, а остальные устроились кто где смог, и владыка Вениамин, представив нам отца Давида, сказал: «Батюшка вам обо всем расскажет».

Поднялся молодой иеромонах и начал говорить по-русски, с легким акцентом: «Несколько лет тому назад я присутствовал на съезде православной молодежи во Франции. Все участники съезда причащались Святых Христовых Таин, я один остался "отлученным". Сегодня моя радость исполнилась, я не только был участником божественной литургии, но и сподобился быть причастником Святой чаши.

В течение полугода я был гостем папы Пия XI и затем командирован на Афон, чтобы найти в монастырских библиотеках один документ, могущий помочь католической Церкви в борьбе против Православия.

На Афоне я остановился в одном из греческих монастырей. Все мои розыски были безуспешны. Мне оставалось посетить только русский Пантелеимонов монастырь, находящийся на противоположной стороне полуострова. Дорога туда была тяжелой, и я все откладывал посещение, пока наконец собрался.

Подойдя к монастырю, я вошел в открытые ворота, очутился во дворе и встал, озираясь по сторонам и никого не видя. Но вот открылось окошко, из которого показалась голова старца, спросившего, что нужно страннику. Я ответил, что прошу разрешения игумена ознакомиться с библиотекой. Старец сказал, что спросит благословение у наместника. Возвратившись, он пригласил меня следовать за ним. Провожая меня в библиотеку, он остановился у дверей одной из келий и сказал: "Когда закончите, не зайдете ли ко мне побеседовать?" Я про себя подумал, что заходить не буду: что мне может сказать интересного этот наверняка малограмотный, простой монах? Верно, будет только тянуть в Православие.

Пробыв довольно долго в библиотеке, я на обратном пути все-таки из любопытства решил заглянуть к этому старцу. Он усадил меня на табуреточку, сам сел напротив и, не дожидаясь моих вопросов, начал рассказывать мне всю мою жизнь, с двенадцатилетнего возраста, когда я начал думать о предстоящем мне духовном пути, всю мою борьбу, и не только факты моей жизни, но и все мои помыслы; он восстановил все, даже то, что я сам позабыл.

Эта первая беседа длилась три с половиной часа. Оставаться на ночь в монастыре мне было нельзя, и наступившая темнота заставила меня торопиться, я смог только просить благословения прийти на следующий день. Когда он наступил, я, уже не боясь тяжелого пути, "летел" к старцу. После второй беседы я спросил:

— Что же мне делать? Я чувствую, что не могу уже оставаться католиком.

Старец ответил:

— Молитесь Господу Духу Святому, и Он наставит вас на истину.

— Мне захотелось молиться так, как принято здесь.

— У нас принято, — сказал старец, — молясь о разрешении трудного вопроса, поститься и затвориться на три дня.

Я тут же попросил у игумена позволения остаться, чтобы помолиться у них.

Срок моей визы кончался, мне пришлось съездить и похлопотать о ее продлении на неделю, а потом вернуться в монастырь Святого Пантелеимона. После трех дней молитвы мне стало совершенно ясно, что оставаться в лоне католической Церкви для меня более невозможно. За эти дни молитвы для меня несомненно выявилось умаление Духа Святого в католическом догмате Filioque [2].

Собранные мною материалы я запечатал в пакет и отослал в Ватикан с просьбой отчислить меня из католического духовенства. Размышляя о том, что истина открылась мне не в греческом, а в русском монастыре, я понял, что и служение свое я призван начать именно в Русской Церкви. Центр Православия за границей — Париж. Но в Париже Русская Церковь представлена тремя юрисдикциями. Где же истина?

На этот вопрос старец Силуан (так звали того дивного старца) сказал, что не смеет ответить без молитвы, и добавил:

— Попрошу еще двух старцев помолиться со мной об этом.

Через три дня те два старца ответили:

— Мы постриженники митрополита Антония (Храповицкого), по-человечески с ним связаны, любим его и уважаем как отца, но истина не у него, а у митрополита Елевферия [3], которого мы совсем не знаем и о котором ничего не слышали.

Срок визы истек еще раз. Ничего не оставалось, как расстаться со старцем Силуаном, незабываемые беседы которого услаждали меня все эти дни. Путь мой лежал в далекую Литву.

Митрополит Елевферий встретил меня ласково, но и осторожно, испытывал меня в течение месяца, прежде чем перевести в Православие. Приняв Православие, я просил митрополита и о православном иноческом постриге. Я вспомнил о фразе, сказанной мне владыкой Вениамином при первом знакомстве, и мне захотелось принять постриг именно от его руки. Митрополит Елевферий благословил, и через несколько дней, если Богу будет угодно, совершится мой постриг».

 

Через две недели отец Давид был пострижен в монашество епископом Вениамином с именем Димитрия, во имя борца за Православие — святителя Димитрия Ростовского.

В пятидесятые годы в монастыре бедность была ужасная — прожить на монастырском питании было немыслимо. Ели картошку с грибной подливкой. Хлеба совсем не было. Почти всем что-то присылали; мне присылать было некому, но Божия Матерь хранила. Я в то время заведовала гостиницей.

Однажды приехал к нам представительный мужчина в кожаной куртке. Я дала ему комнатку, поговорила с ним ласково, принесла поесть — все той же картошки с грибной подливкой. Он пожил два дня, и смотрю — все больше изумляется. Наконец разговорились. Он сказал, что никак не ожидал увидеть здесь такой бедности, даже нищеты.

— Я всегда хотел помогать храмам, но, когда видел, как живут московские священники, — не хотелось давать. Очень хочу помочь вашей обители, сердце разрывается, когда увидел, как вы живете. У меня сейчас совсем мало денег с собой, да и вырвался я сюда каким-то чудом — нужно опять на работу, и не знаю, смогу ли скоро приехать к вам.

Оставил он мне адрес и телефон свой и сказал, что если буду в Москве, обязательно заехать к нему. Я его поблагодарила и дала адрес одного бедного священника, который жил тогда с женой на 250 рублей в месяц (это старыми деньгами), сказав, что если сможете, то помогите ему.

Через месяц меня отпустили в Москву по благословению игуменьи. Приехала, отыскала адрес, который он мне оставил. Вижу огромный забор, у забора привратник. Спрашивает у меня:

— Вы к кому?

Я назвала фамилию. Он пропустил и сказал:

— Вас ждут.

Я иду и все больше удивляюсь. В глубине двора — особняк. Звоню. Открыл хозяин, тот самый человек, который приезжал к нам. Как обрадовался! Повел меня наверх, на второй этаж. Захожу в кабинет его и вижу: на столе лежит открытый том Добротолюбия, в углу шкаф с открытыми створками, за которыми стоят образа. Пригласил женщину (кажется, сестру свою), чтобы она все приготовила. В комнате у сестры — киот орехового дерева с чудным образом святителя Николая.

Перед отъездом дал мне конверт и сказал:

— Здесь пять.

Я думала, что пять рублей, а оказалось, что пять тысяч рублей. Какая это была помощь для нас!

Прошло много времени. И вот снова приезжает мой знакомый (а это был академик Королев). Сидим в моей келье и пьем чай. Он благодарит меня:

— Вы знаете, я благодаря вам нашел настоящего друга и пастыря: тот бедный священник, о котором вы говорили. Я ему сразу по приезде в Москву послал тысячу рублей и пригласил приехать ко мне. Он приехал, так благодарил, говорил, что был в отчаянии, так голодали с женой — хотел даже бросить приход. Потом всегда, когда приезжал в Москву, останавливался у нас и жил.

 

За самоубийц подавать в храме нельзя, но добрые дела можно делать. Я всегда за них кормила птичек и всякое зверье. Насыплю им зерна и поминаю имена — у меня порядочный синодик. Многие люди знают это и все время присылают мне семечки, крупу, зерно со всех концов России — вот уже сколько лет не оскудевает у меня корм для птичек (матушка многих из птиц знала, давала им имена, они прилетали как ручные). 

Однажды заходит ко мне послушница-мордовка и говорит, что какой-то Владыка благословил подавать за самоубийц. Я сказала ей, что это может сделать архиерей сам своей властью, но Церковь этого не благословляет, и нам не следует нарушать установления. Та не послушала и подала за свою сестру, несколько лет назад повесившуюся. На следующий день она прибегает ко мне испуганная, вся дрожит. Успокоила ее как могла, после чего она рассказала: «В тот день, когда подала за сестру, пришла после службы в келью. Вдруг открывается дверь, входит моя покойная сестра и строго говорит мне: “Не смей больше подавать за меня — ты мне только хуже делаешь, лучше проси мать Силуану, чтобы она за меня птичек кормила”».

 Интересна судьба этого священника. Увидела его в первый раз, когда он был еще семинаристом. Тогда у нас стало полегче и была столовая для приезжающих. Еда простая – суп и картошка. Обычно сами подходили к раздаче – там наливали суп и накладывали картошку и кто мог, клал несколько копеек в копилку. На столах стоял хлеб – ешь сколько хочешь, и сахарный песок. Смотрю: приехал этот семинарист, тощий такой, бледный, как тень ходит – видно, оголодал. К раздаче не подходит, наливает кипяток и пьет его с хлебом, даже сахара не кладет. Спросила его: не налить ли супа? Он ответил, что не хочет – сыт. На второй день – то же самое. Тут я просто налила тарелку и поставила перед ним, сказав: «Ешьте». Тогда он говорит: «А мне нечем заплатить». «Так ешьте без денег. Здесь же кто сколько может, то и кладет». И потом все время его подкармливала. Он поправился немного, ожил – такой добрый, ласковый оказался. Сказал мне, что хочет в монастырь. Кончает семинарию в этом году. Я посоветовала ему поехать в Псково-Печерский монастырь к отцу Симеону. Он так и сделал. Пришел к старцу Симеону: «Хочу к вам, отче, в монастырь». А тот отвечает: «Что ты, чадо, тебе жениться надо». Написал записочку, сказал адрес и отправил. Приходит он по этому адресу. Видит молодую девушку в огороде, говорит, что отец Симеон послал с запиской (а сам не знает, что в записке написано). Девушка прочитала и отвечает: «Согласна». «На что согласна?» Та подает записку – там написано: «Посылаю тебе жениха. Будете жить, как брат с сестрой».

Так и женился по благословению старца. После окончания семинарии его и послали в тот бедный приход. Он стал потом очень духовным прекрасным священником.

___________________

* Об авторе: Монахиня Силуана, в миру Надежда Андреевна Соболева, родилась в 1899 году в Москве, после революции жила в эимграции, участвовала в возрождении церковной жизни в Париже, вела переписку с великим афонским старцем Силуаном (†1938). После войны Надежда Андреевна вернулась на Родину, приняла монашеский постриг с именем Силуана, стала насельницей Пюхтицкого монастыря. Скончалась 9 октября 1979 года.

[1] Митрополит Вениамин (Федченков, †1961) — один из основателей Трехсвятительского патриаршего подворья в Париже в 1930 году.

[2] Filioque — «и от Сына» (лат.). Католическое добавление в составленный святыми Отцами на I и II Вселенских Соборах Символа веры, в его 8-й член: «И в Духа Святаго, Господа Животворящаго, Иже от Отца исходящаго…» — является одним из еретических отступлений от догматов Православия. Согласно словам Самого Спасителя, Святой Дух исходит от Бога Отца и посылается в мир Богом Сыном (Ин. 15, 26).

[3] Митрополит Елевферий (Богоявленский, †1940). После революции сохранил верность Патриарху Тихону, противостоял различным расколам и автокефалиям русского зарубежья. С 1930 года управлял патриаршими приходами Русской Церкви в Западной Европе.

Источник: Благодатный Огонь