06.07.2017
Как, наверное, уже заметили читатели, нашей редакции особенно дорого имя недавно прославленного Русской Православной Церковью в лике святых великого угодника Божия архиепископа Серафима (Соболева) († 1950). Мы публикуем труды, проповеди и поучения святителя, статьи и воспоминания о нем, а также переводы сочинений его болгарских духовных чад. Кроме того, в № 2 (146), в статье «Об искажении духовного облика нового святителя» священник Михаил Новиков рассмотрел ряд спорных утверждений, изложенных в книге основного российского биографа святого А.А. Кострюкова.

С одной стороны, мы благодарны уважаемому Андрею Александровичу за его многолетние исследования, поспособствовавшие канонизации архиепископа Серафима, но в то же время с некоторыми встречающимися в его работах суждениями и оценками согласиться не можем. В частности это касается темы введения в Болгарской Церкви т. н. нового календарного стиля и возникновения старостильного раскола. А.А. Кострюков в своих книгах причисляет ближайших учеников святителя, в том числе и архимандрита Серафима (Алексиева), к раскольникам (подробнее об этом см. в № 14 (14)), тем самым бросая тень и на самого праведного иерарха. Кроме того, как нам кажется, он приписывает ему свои «компромиссные» взгляды, что оскорбляет память самоотверженного борца за чистоту веры, чьи писания были «его кровью».

Вот что, например, утверждает историк: «Сейчас можно только догадываться, как отреагировал бы на календарную реформу архиепископ Серафим, будь он жив в 1968 году. Однако <…> [есть] все основания предполагать, что единство Церкви было для святителя решающим аргументом. Именно так считал, например, один из учеников архиепископа Серафима, епископ Левкийский Парфений (Стаматов). О позиции болгарских старостильников епископ Парфений в 1970 году писал: „Владыка Серафим высказался на Московском Всеправославном совещании (1948) против реформы календаря, и конец! Вот их менталитет! Никаких аргументов, рассуждений, никакой логики больше! Говорю, что святость – не непогрешимость. <…>Говори сколько хочешь стене повапленной!"(ср.: Мф 23, 27, – примеч. ред.). <…> Епископ Парфений рассказывал даже о своем сне, в котором архиепископ Серафим предлагал отделившимся „слушаться Матери-Церкви, иначе все дело их ‘сокрушится’"…» (Кострюков А.А. Архиепископ Серафим. Жизнь, служение, идеология. М., 2011).

Сегодня мы предлагаем к прочтению перевод воспоминаний непосредственного участника календарных нестроений в БПЦ архимандрита Серафима (Алексиева), представляющий выдержки из его записок под названием «Летопись некоторых событий вокруг нас, старостильников, и наших друзей после введения в Болгарской Православной Церкви нового стиля (1968 г.)». Думается, материал будет интересен не только почитателям святителя Серафима, но и всем верующим, обезпокоенным проблемами стояния в Православии и единства Церкви.



 

Руководствуясь этими словами Псалмопевца, хочу описать излившиеся в эти дни на меня и моего духовного сына архимандрита Сергия (Язаджиева) великие Божии милости, дабы время не стерло их из памяти и не умалило моей благодарности Богу.

В декабре 1968 года Священный Синод Болгарской Православной Церкви ввел у нас, в Болгарии, новый стиль, о чем предварительно сообщал на страницах своего официальный печатного издания – «Церковного вестника» (№ 21 от 21 июля 1968 г.).

Мы с отцом Сергием, осознавая, что это новшество разрушает православные традиции и содействует продвижению экуменизма – а мы давно определились в своей антиэкуменической позиции – решили держаться старого стиля. Это знали наши близкие друзья, высокопоставленные иерархи – патриарший викарий епископ Парфений Левкийский и архимандрит Мефодий ((Жерев), – примеч. пер.), настоятель Русского храма в Софии, которые уже решили принять новый стиль. Они доложили о нашем намерении Его Святейшеству Патриарху Кириллу ((Константинову); Предстоятель БПЦ в 1953–1971 гг. – Примеч. пер.). И тот, дабы сломить наше сопротивление, направил каждому из нас по официальному письму, в которых говорилось, что мы определены служить с ним на Рождество Христово в патриаршем кафедральном соборе святого Александра Невского 25 декабря по новому стилю (1968 г.).

Сильное смущение овладело мною. Что делать? Служить по новому стилю – значит отступить от своих убеждений, согласиться на позорный компромисс в вере ради временных выгод и возжечь огонь мучительных угрызений совести. Не служить – значит навсегда утратить благорасположение Патриарха, пойти на конфликт со Священным Синодом, высшим руководством Болгарской Православной Церкви, потерять свое положение, место и создать себе иные большие неприятности.

Я помнил ясный и безкомпромиссный завет своего покойного старца, дивного угодника Божия архиепископа Серафима – не иметь ничего общего с экуменизмом, этой новейшей, соблазнительнейшей и опаснейшей экклезиологической ересью. Знал также и о категорично высказанном в 1948 году на Московском всеправославном совещании его особом мнении по поводу принятого там решения оставить новый стиль в тех Поместных Православных Церквах, которые на него уже перешли. <…>

Это связывало мою совесть как напоминание, заповедь и обязательство. Поэтому я решил, с Божией помощью, держаться старого стиля во что бы то ни стало.

Между тем друзья-священники уговаривали меня принять новый стиль. Стали расползаться слухи, что наше с отцом Сергием непослушание Священному Синоду будет иметь для нас серьезные последствия. Приближенные к Патриарху лица предупреждали меня о его планах отстранить нас от преподавания в Духовной академии и даже принять еще более суровые меры. Высшие лица Священного Синода доброжелательно советовали не проявлять безсмысленного упорства.

Поначалу я не мог понять, как отражать посыпавшиеся на нас со всех сторон нападки и отстаивать свою позицию среди этих устрашений и угроз. С одной стороны, я понимал, что вполне возможно нас с отцом архимандритом Сергием будут судить и могут не только запретить в служении, но и лишить сана. Мое сердце сжималось от боли, особенно перед мрачной перспективой последнего.

Но в то же время я изучал вопрос о новом стиле и все более укреплялся в своем убеждении, что календарная реформа не есть нечто невинное и что она не может быть принята со спокойной совестью как будто не имеющая догматического характера. Потому что это все же антиправославное начинание: как откровенно признался профессор Духовной академии, экуменический деятель Федор Сабев в своей брошюре «Церковно-календарный вопрос» (см.: София: Синодальное издательство, 1968. С. 54–62), это нововведение – первая ступенька к предстоящим новым реформам, среди которых смещение и реформирование Пасхалии (см.: Там же. С. 58).

Я слышал, что Священный Синод готовит и другие изменения – сокращение постов и богослужений. И, видя наступательное движение экуменизма, переживал, что активизировавшиеся реформаторы уже завтра могут потребовать новых преобразований. До чего они способны дойти, следуя по этому пути? Экуменизм, ратующий за «сближение церквей», т. е. за соединение истинной Церкви Христовой с теми, кто церковью не являются, отменой старого стиля и принятием нового полагал начало реализации своих более грандиозных планов. Могу ли я принять эту реформу? Совесть не позволяла мне соглашаться с такими новшествами.

Кроме того, в процессе изучения вопроса стало очевидно, что календарная проблема во Вселенской Православной Церкви уже давно соборно решена и авторитетно утверждена в пользу старого стиля. <…>

Такими и подобными святоотеческими мыслями я укреплялся и воодушевлялся, потому что – надо признаться – по человеческой немощи порой унывал, падал духом и смущался от мыслей, что буду делать, если действительно из-за моего упорства последует извержение. Опасность лишиться дорогого для меня священнического достоинства мучила меня так сильно, что иногда я хотел, чтобы Господь поскорее забрал меня из этого мира и я не дожил бы до этого. <…>

Так прошло три месяца с введения нового стиля. Епископ Парфений, викарий Его Святейшества, как друг несколько раз вызывал меня на разговор и упрашивал отказаться от старого стиля, убеждая, что вопрос этот – не догматический, не канонический, а только, по его словам, научно-астрономический. Он напоминал мне и об угрозах Патриарха, и о том, что я сам уготовляю себе тяжелое будущее. Епископ Николай, ректор Духовной академии, также мой хороший друг, приходил ко мне домой и просил меня не делать необдуманных шагов. Он уверял, что новый стиль постепенно будет принят всеми Православными Церквами. «Где тогда окажетесь вы с отцом архимандритом Сергием, если изолируетесь таким образом? Какая будет польза, если вы уйдете из Духовной академии, освободив тем самым место людям неблагонадежным?..»


Напряжение росло изо дня в день, и наконец достигло кульминационной точки – 28 марта, когда сам Патриарх на заседании Священного Синода в полном составе перед всеми митрополитами Болгарской Православной Церкви поставил вопрос о нашем с отцом Сергием поведении в связи с принятой БПЦ календарной реформой. Он сказал о нас много недобрых слов – что мы вносим раскол в Церковь, что раскол хуже ереси, что мы подрываем церковную дисциплину и соблазняем своим поведением других, что мы имеем влияние на студентов и потому в отношении нас необходимо принять строжайшие меры, первая из которых – увольнение из Духовной академии. После этого он упомянул запрещение и даже извержение из сана и добавил, что собирается судить нас лично, поскольку мы состоим в клире Софийской епархии, а затем отдаст наше дело на утверждение Священному Синоду, и потому тот из архиереев, кто попытается нас защитить, станет противником Патриарха. Об отце Сергии Его Святейшество добавил, что после введения нового стиля тот демонстративно покинул Русский храм, где до этого регулярно служил. А обо мне – что я подготовил документы для выхода за штат, но что мне это никак не поможет.


4 апреля [1969 г.] я направился в Священный Синод с твердым решением лично встретиться с Его Святейшеством Патриархом Кириллом. Как он меня примет? Сильные переживания последних дней сокрушили мое сердце. Безсонные ночи обезсилили меня физически. Но духом я был бодр, тверд и спокоен. И чтобы укрепиться еще более, по пути в Синод я зашел в Русский храм и там у гроба архиепископа Серафима долго молился, прося его о заступлении.

Его Святейшество встретил меня довольно холодно. <…> Он <…> сказал:

– <…> За два года до проведения реформы я спрашивал Русскую Церковь, что они думают. И сейчас снова спросил. Они мне ответили: «Введите новый стиль! Этим вы и нам поможете». Они тоже хотят перейти на новый стиль. Но пока там есть трудности из-за множества старообрядцев и традиционалистов. Но Московский Патриарх полностью согласен со мной. Также и Ленинградский митрополит Никодим ((Ротов), – примеч. пер.). Он приезжал на Рождество не для того, чтобы нам помочь, а из-за Княжевской обители (женский монастырь в честь Покрова Пресвятой Богородицы, созданный в Софии свт. Серафимом для своих духовных чад. – Примеч. пер.), которая выступила против реформы. Я его не звал, потому что прошлым летом был там. Митрополит Никодим, надо сказать, очень разочарован абсолютной неподатливостью княжевских монахинь и даже сказал мне: «На Вашем месте я бы их не терпел». <…>

7 июня рано утром я пришел помолиться на могилу архиепископа Серафима, прося его молитвенной помощи во вновь возникших сложных обстоятельствах. Особенно просил его умолить Бога смягчить сердце Патриарха Кирилла к Княжевскому монастырю Покрова Пресвятой Богородицы и к нам с отцом Сергием.

В 10:30 я уже был в митрополии, где Патриарху доложили обо мне. Он ответил, что примет меня. Я ожидал в приемной, находившейся в непосредственном соседстве с кабинетом епископа Парфения. На этот раз я хотел избежать встречи с ним, но он, уведомленный помощником, неожиданно вышел и спросил меня:

– Что это за протест? Ты здесь – и не заходишь ко мне?

Я объяснил, что в любой момент жду приглашения Патриарха.

– Будешь служить со мной? – спросил он.

– Не могу, – твердо ответил я.

Это его сильно задело, и он взорвался:

– Я – еретик? Моя служба – неправославная?

– Вы сказали эти слова, – парировал я. – Я их не говорил.

– Но ты это показываешь своим поведением!

– Не все так просто, Владыко! Есть и глубинные вещи.

– Неужели я так глуп, что не смогу их понять?! Объясни мне!

– Это вопрос совести.

– У меня нет совести?!.. <…>

– Вот поэтому, Владыко, я и не хотел заходить к Вам – потому что всякий разговор превращается в спор.

– Да, тебя ничто не убедит. Даже если тебя осудят, ты не примешь новый стиль?

– Нет.

– Это упрямство! Прелесть! Духовно прельщенного не убедят никакие доводы. <…>

После этого тяжелого разговора я увидел Его Святейшество. Он благословил меня и спросил, как я. <…>

Возвращаясь к вопросу о расколе, сказал:

– Я не потерплю раскола. Буду его искоренять, если потребуется, и политическими средствами – только между нами. Если и экзарх Стефан ((Шоков); см: Кострюков А.А. Экзарх Болгарской Церкви Стефан и Московская Патриархия. Вестник ПСТГУ II: История. История Русской Православной Церкви. 2013. Вып. 5 (54). С. 31–43. – Примеч. пер.) не останется в Софии, то тем более – княжевские монахини. <…> У меня есть идея обособить их где-нибудь в провинции как скит – абсолютно изолированный от мира.

– Тогда они смогут служить по старому стилю? – спросил я.

– Да, но без пропаганды, без привлечения людей. Пусть занимаются земледелием и тяжелым трудом добывают пропитание. Если не подчинятся, две Серафимы (игумения монастыря Серафима (Ливен) и монахиня Серафима (Ястребова), духовные дочери свт. Серафима. – Примеч. пер.) будут расстрижены и пусть ходят в мирском по Софии – они же ее жительницы. А прочих сестер отправим по домам. Архимандрит Пантелеимон ((Старицкий), духовный сын свт. Серафима, – примеч. пер.) будет извержен. Также и иеромонах Серафим ((Дмитриевский), тоже духовное чадо святителя, – примеч. пер.), который у них служит. <…> Бывшая игумения хотела поговорить со мной, но мне не о чем с ними разговаривать.



 <…> 17 июня Его Святейшество предложил, а Священный Синод утвердил, что мы с отцом Сергием и двумя клириками Княжевского монастыря Покрова Пресвятой Богородицы отцом архимандритом Пантелеимоном и отцом иеромонахом Серафимом отправлены под запрет, т. е. не можем служить и налагать епитрахиль – безсрочно, пока не покаемся. А сестрам Покровского монастыря предложено переместиться в Гигенский монастырь – Брезнишко, дабы вдали от мира там служить по старому стилю и не привлекать внешних людей. <…>

Так высшая церковная власть без официального разбирательства (ибо наша беседа с двумя синодальными архиереями 2 апреля 1969 года была не разбирательством, а увещеванием), без рассмотрения наших письменных разъяснений в пользу старого стиля и без ознакомления с мнением профессора канонического права, осудила нас на «безсрочный аргос» (наказание в виде полного запрета всех священнодействий. – Примеч. пер.). Суровый приговор был вынесен без суда и следствия.


 <…> Среди прочего я получил и одно письмо, адресованное матушке Серафиме, игумении Покровского монастыря в Княжеве. В нем епископ Парфений рассказывал о своем сне: ему явился архиепископ Серафим и велел прочесть следующие слова из написанного им акафиста святому Иоанну Рыльскому: «Радуйся, яко Царя в писании своем милосердна, покаянна и Церкви послушна быти увещал еси»и «Испроси нам у Господа Иисуса Христа прощение всех наших грехов, а наипаче греха непослушания Матери нашей Церкви!» После чего сказал передать это непокорным. Епископ Парфений возразил: «Они не хотят меня слушать». А архиепископ Серафим изрек: «Все их дело сокрушится». И исчез.

Этот сон не внес никакого смущения в мою душу, поскольку, следуя советам Святых Отцов Церкви, я не спешу верить сновидениям, в которых так много неясного и спорного, субъективности и самовнушения, а нередко и хитрого диавольского обмана. На сон епископа Парфения я могу привести сильные контраргументы – доклад архиепископа Серафима на Всеправославном совещании в Москве против принятия нового стиля и его ясное и категоричное мнение об этом нововведении: «Празднование неподвижных праздников по новому календарю – это, несомненно, грех, поскольку здесь налицо сознательное и свободное нарушение Устава, одной из основополагающих книг нашей Православной Церкви. Как догматы, так и святые каноны, и Устав являются гласом нашей Матери-Церкви. Не внимать этому гласу – значит впадать в грех непослушания Церкви, который так тяжко осуждается Господом (см.: Мф. 18, 17)».

Сон епископа Парфения ставит архиепископа Серафима в грубое противоречие с самим собой. Согласно этому ночному видению, получается, что принятие нового стиля – это послушание Матери-Церкви, но писания архиепископа Серафима свидетельствуют, что послушание Церкви заключается в верности церковному Уставу и старому стилю. Если верить сновидению, то те, кто не принимает новый стиль, – проявляют непослушание Церкви, а писания архиепископа Серафима утверждают обратное: кто принимает новый стиль – не слушает гласа Матери-Церкви.

И я отдаю предпочтение достоверным словам архиепископа Серафима, а не спорному и субъективному сну епископа Парфения.

Последний сетовал, что ни матушка Серафима, ни архимандрит Сергий, ни я – никто из тех, которым он посылал письма с изложением своего сна, не удостоили его ответом. Но есть ли смысл отвечать ему и давать тем самым повод измышлять на основании наших ответов новые обвинения против нас?! <…>

7 января (Рождество по старому стилю) был наплыв гостей. Пришел и епископ Иоанн, который тоже слышал о моем заболевании. Я успокоил его, что не все так плохо и что с завтрашнего дня начну более серьезное лечение.

Между прочим епископ Иоанн передал мне следующий свой разговор с епископом Парфением, с которым они вместе несут послушания викарных епископов в Софийской митрополии.

Епископ Парфений был у Патриарха Максима ((Найденова); Предстоятель БПЦ после Патриарха Кирилла, в 1971–2012 гг., более благосклонно относившийся к сохранявшим старый стиль. – Примеч. пер.) и спросил его:

– Правда ли, что Священный Синод сделал большой заказ икон у Покровского монастыря?

– Правда! – ответил Патриарх.

– Значит ли это, что с монастыря снято эмбарго? (Под эмбарго епископ Парфений подразумевал запрещение, наложенное на монастырских духовников). Патриарх после краткого молчания ответил:

– Нет, запрещение остается.

Со слов епископа Иоанна, епископ Парфений продолжил:

– Я слышал, что в монастыре служат. А как смеют, если запрещены?! Это раскольники! – подытожил епископ Парфений с нескрываемыми нотками яда и злобы в тоне.

Когда я все это услышал, мне стало горько, и я сказал епископу Иоанну:

– Как может епископ Парфений называть нас раскольниками, если Священный Синод и Его Святейшество Патриарх Кирилл после компетентного доклада профессора канонического права отца Радко Поптодорова перестал нас третировать как раскольников?! <…>

Для меня – после переданного епископом Иоанном – стало совершенно ясно, кто наши главные враги. Это – не люди из Комитета по религиозным вопросам, не синодальные старцы и не Патриарх, а наши бывшие единомышленники и ближайшие друзья. Почему они нас ненавидят? Потому что мы не последовали дурному примеру. Они не могут нам простить, что мы отошли от них, чтобы остаться верными святому Православию, священным канонам и вековым церковным традициям.