Тема богослужебного реформаторства, к сожалению, не теряет своей актуальности, вынуждая нас вновь и вновь обращаться к ней на страницах «ПК». Один из ее аспектов – проблема т. н. сверхчастого причащения, т. е. стремления участвовать в Таинстве Евхаристии столь часто, насколько возможно (в идеале – каждый день), но без соблюдения традиционных норм подготовки (хотя бы трехдневного поста, очищения души в Таинстве Исповеди, выполнения положенного молитвенного правила и др.). Сторонники новшества оправдываются, ссылаясь обычно на «древнюю практику»: «Христиане первых веков причащались каждый день. А нам, последним христианам, живущим посреди безчисленных соблазнов, разве не требуется ежедневное духовное подкрепление?» Действительно, нам крайне необходима помощь свыше, Божественная благодать, в стяжании которой, по учению Церкви, и состоит цель жизни христианина. Однако Святые Отцы наставляют, что благодать в церковных Таинствах подается не «автоматически», но по мере внутренней работы человека над собой, его усердия в деле самоисправления, в борьбе со страстями и стяжании добродетелей. Преподобный Симеон Новый Богослов пишет: «Если христианин желает теперь облечься благодатной силою о Христе Иисусе для избавления от греха и исполнения всякой воли Божией, пусть покается, понесет труды покаяния в посте, молитвах и других подвигах и приступит с верой к строителям благодати Христовой» (т. е. священникам).

В публикуемой ниже работе сербского автора убедительно показана несостоятельность аргументов сторонников сверхчастого причащения, аппелирующих к «практике древней Церкви», и недопустимость отождествления всего процесса спасения лишь с участием в Божественной Литургии и причащением Святых Христовых Таин.

Антихристианскую теорию непротивления злу насилием, подразумевающую и непротивление всему греховному, измыслил в конце XIX века печально знаменитый Лев Толстой. Это учение было и навеки останется абсолютно неправославным, антиправославным, ибо христиане призваны подвизаться против греха даже до крови (см.: Евр. 12, 4). Поэтому Л.Н. Толстой и был осужден и анафематствован Святой Церковью как еретик. А греха хуже ереси нет, ибо нет большего падения для человека, чем отступление от истины!

Но многие забывают об этом. Не исключение и наши пастыри. Очарованные и опьяненные разносторонним и всевозможным человекоугодническим искажением прежде четко определенных церковных норм и правил, они постепенно отдаляются от животворной благодати, пребывающей в Церкви. Ибо любое человекоугодие приводит к умалению строгости понятий и отхождению от единой абсолютной вселенской Ценности, Аксиомы, Критерия, т. е. от Богочеловека Христа, нашего Пути, Истины и Жизни. А без обладания этой Истиной невозможно стяжания Жизни Вечной. Такие уклонения недопустимы и вызывают большую тревогу; особенно же – поступки архипастырей (совершаемые якобы от имени Церкви, на деле же – от своего суетного мудрования) и их «богословские» взгляды, представляющие абсолютное относительным. Так совершается отступление от святоотеческой апостольской традиции Церкви – неприкосновенной, неизменной и незаменимой, не допускающей никакой неопределенности.

Сегодня это искажение, размытие четких рамок церковного учения проявляется в виде пацифизма и экуменизма. Любая уступка князю мира сего под предлогом мнимого человеколюбия, противная святоотеческому слову и духу, – это предательство Православия, раковая опухоль на Теле Церкви. В своей последней стадии метастазирования, т. е. нераскаянности, еретики отпадают от Церкви как сгнившие омертвевшие ее члены (тогда как само церковное Тело продолжает жить). Мы же, как и прежде, должны обличать душепагубные мнения, сатанинскую ересь, прикрытую ризами православного богословия и преподносимую в качестве исконных древних норм.

Чаще всего в наши дни нападкам подвергается христианское благочестие – основание Православия. Т. е. современные пастыри и лжебогословы проповедуют «богословие», соответствующее их пагубной жизни. Их «теология» – оправдание личного эгоистичного существования, чуждого подвижничества и стремления ко спасению, но имеющего опасное безответственное снисхождение к своим грехам и духу мира сего, – тому самому духу «наслажденческого» потребительского общества, которое нам навязывает Запад. Такое  ложное «богословие» – полная противоположность святоотеческому подвижничеству, коим пронизано все Священное Предание Церкви. И в борьбе с этим грехом насаждения неопределенности, вольномыслия – со сверхгрехом, основой всякой ереси, в том числе и новейшей и наипагубнейшей ереси экуменизма, – следуя апостольскому завету, надо подвизаться именно до крови!

Каким образом он проявляется в нашей церковной среде? Обновленцы насаждают так называемые ими «древние литургические формы первых веков церковной истории», утверждая, что таким образом можно возродить дух «ранней церковности», «более истинной», по сравнению с настоящей. Однако ранняя церковность была одновременно христоцентричной и эсхатологической, особенно в вопросе литургического благочестия. Божественная Литургия всецело сосредоточивалась на ожидании Христа, отчего и возник обычай молиться лицом к востоку – месту повседневного появления солнца, откуда однажды вновь воссияет и Солнце Правды – Господь Иисус Христос, грядущий судить живых и мертвых. Это сердечное чаяние перерождалось в жажду Христа и Царства Небесного – и не только на евхаристических собраниях верующих первых веков (как это ошибочно представляет современное «литургическое богословие»), но и во всей их жизни. Христиане первых веков существовали в обстановке жесточайших гонений, и их благочестивое и неугасимое стремление соединиться со Христом и достичь Царства будущего века на практике подтверждено подчеркнуто мученическим характером не только литургического благочестия, но и всего Церковного Предания того времени. Страдания, составляющие центральную часть житий святых мучеников первых веков, раскрывают иной подход ко спасению во Христе и в Церкви и иной взгляд на само понятие Церкви – отличный от понимания якобы опирающегося на исконное церковное учение современного «литургического богословия».

Самым важным было не отречься от Христа, сохранить неповрежденную веру в Него, ибо это – главное условие существования христианской общины. Помогало тут духовное оружие – подвиги поста, молитвы, наставление в вере, способствующие сохранению внутренней крепости, а значит – и христианской веры и благочестия. Непрестанное трезвение, напряжение духовных сил у первых христиан не сводились только к частому участию в литургических собраниях, но распространялись на всю их жизнь. Ибо при постоянных гонениях они в любой момент должны были быть готовы к подвигу, к страданию и исповеданию христианского имени и веры во Христа. Так, святой мученик Тивуртий († 230) дерзновенно заявил мучителю: «Угрожаешь ли ты мне огнем? Но мы угасили в теле больший пламень похоти и сего огня не убоимся».

Такие христиане всегда пребывали в готовности соединиться со Христом в святейшем Таинстве Причащения, чтобы безбоязненно последовать на мучения за веру. Для них, умерших миру, по слову святого апостола Павла, распяв себя ему и его себе (см.: Гал. 6, 14), – смерть за Христа становилась естественным завершением земной жизни. «Все, что ни есть в мире, мы почитаем как бы за сон и даже вменили бы себе в скорбь и Божие наказание, что не претерпеваем за Христа жесточайших мучений» – говорил святой мученик Гликерий († 303).

Тот факт, что мученичество было сердцевиной, сутью жизни первых христиан, и что это отнюдь не утопия, свидетельствуют многочисленные жития святых, в которых спасение практически отождествляется с подвигом страдания за Христа. Это живая, не морализаторская, реальная наука следования за Спасителем, наука сохранения и соблюдения Его учения – и в каждой мелочи, и в самом драматичном, голгофском, страдальческом и крестовоскресном подвиге.

Вот лишь несколько отраженных в мученических житиях образов такого небожаждущего и христожаждущего благочестия первых христиан.
Уже упомянутый святой мученик Гликерий пресвитер говорил Царю Максимиану в никомидийском храме, переполненном верными, которых тот собирался сжечь, если они не отрекутся от Христа: «Обещанные тобою дары не привлекают нас, Царь; угроз же твоих мы не боимся. <…> Царь всяческих даровал нам свыше оружие, которым мы также вооружаемся и защищаемся, как ныне ты своими оруженосцами. Противостоя тебе, мы твердо надеемся одержать чудесную победу, ибо, будучи побиваемы, мы одолеваем, а падая – побеждаем».

В житии святого мученика Иакова Персянина († 421) Царь, обращаясь к страдальцу Христову, произносит следующее: «Знай, что ты повинен смерти; но только я не казню тебя мечом, чтобы ты не умер скорой смертью, а долго и жестоко буду мучить тебя, и предам горчайшей смерти». Святой же возражает: «Что хочешь делать – делай, Царь, скорей, но знай, что не устрашат меня слова твои, которые подобны ветру, дующему на каменную скалу. Я не боюсь смерти, памятуя, что временная смерть есть только сон, ибо все люди восстанут из гробов своих во время страшного Второго пришествия Христа моего и Господа».

Святые сестры-мученицы Нимфодора, Минодора и Митродора († ок. 305–311) говорили своему мучителю, князю Фронтону, вельможе Царя Максимиана: «Неужели ты думаешь устрашить нас мучениями и жестокими ранами? Собери сюда со всей вселенной орудия мучений, мечи, колья, когти железные; призови со всего света всех мучителей; соедини вместе всевозможные мучения и предай им наши слабые тела; увидишь ты, что скорее сокрушатся все те орудия, у всех мучителей устанут руки и все виды мучений твоих истощатся, нежели мы отвергнемся от Христа нашего: горькие муки за Него для нас будут сладким раем, а смерть временная – Вечной Жизнью».
Осмеивая князя-мучителя и пытки, которым он его подвергал, святой мученик Калинник († 250) восклицал: «Ты грозил мне великими муками, а налагаешь на меня весьма малые. Нанеси мне раны побольше, приложи лютейшие мучения: не боюсь я ни огня, ни меча, смеюсь над смертью, ожидая от Господа моего принять Жизнь Вечную».

Святой великомученик Пантелеимон († 305) отвечал жестоко истязавшему его Царю Максимиану: «Все умершие за Христа не погибли, а нашли себе Вечную Жизнь. <...> Я буду считать жизнь пустой, если не умру за Христа, а если умру, сочту это приобретением».
Священномученик Климент, епископ Анкирский († 312), безбоязненно заявлял царскому наместнику Домициану: «Правитель, ваши дары мы признаем ничтожеством, ваш почет – безчестием и высокий сан – работой пленника. Напротив, безчестие, угрозы, мучения доставляют нам радость и утешение и, что больше всего, соединяют нас с Богом. Зная это, ты не надейся отвратить нас от благочестия – ни обещанием почестей и даров, ни угрозами мучений».

Все приведенные выше примеры отражают подвижнический подход к делу спасения в Церкви первых веков. Господь Иисус Христос дарует Свою благодать всем, но не «механически», не из-за количественного участия в Таинствах. Для получения Его даров недостаточно быть пассивным членом Церкви, т. е. только креститься и регулярно посещать литургические собрания, – нет, тут необходимо добровольное самопожертвование, подвиги и страдания за Христа! Нужно ощутить в себе личную потребность исповедовать и подтверждать делами верность Спасителю, вплоть до пролития крови.

Спасение во Христе понималось первыми христианами как взаимодействие Бога и человека. Быть членом Церкви и спасаться в ней – значит неустанно подвизаться, ибо на пути ко Христу, к Царствию Небесному, к своему обожению необходим безпрерывный подвиг. Обожение достигается с помощью Господа, но только собственным активным деланием, т. е. стремлением ко всецелому исполнению Евангельского учения, стремлением стать жертвой ради Христа при следовании Его всесовершенной воле, открытой нам в Евангельской проповеди.

Каждому человеку, знакомому с историей Православной Церкви, известно, что этот аскетический характер раннехристианского благочестия после принятия Миланского эдикта, когда христианам было разрешено свободно исповедовать свою веру и гонения на них прекратились, сохранялся в пустынях монахами-подвижниками. Неоспоримый факт: главным хранителем первохристианского благочестия стало монашеское Предание, переходившее из поколения в поколение посредством такого церковного института как старчество или православное духовничество. Духовный отец завещевал Предание духовному сыну, и оно продолжало существовать в монашеских кругах, общежительный порядок которых устроен по образу раннехристианской Церкви, описанной в Апостольских Деяниях. Именно поэтому монашество и называют солью, которая своей живой, жертвенно-подвижнической, крестовоскресной набожностью осоляет землю сердец народа Божия, и благодаря этому семя веры христианской, посеянное и взошедшее в Церкви, приносит те же спасительные и христоносные духовные плоды благочестия, которыми были украшены христиане первых веков. Таким образом, монашество, вопреки клевете и презрению к нему со стороны проповедников современного «литургического богословия», есть священное установление, глубоко объединяющее Церковь.

А Святое Причащение представляет собой самое тесное, самое совершенное соединение смертных людей с безсмертным Богочеловеком Христом; оно есть и исполнение Его заповедей – о посте, молитве и всех христоносных добродетелях и подвигах, составляющих необходимое условие для такого соединения. Господь Иисус Христос – всесовершенное Добро, Олицетворение всех достоинств, Суть всего, Зеница, вобравшая в Себя все добродетели, Солнце, от Которого исходит всякое благо. Поэтому творить добро – значит объединяться во Христе, наполняться Христом, собирая лучи богочеловеческих добродетелей, озаряющих в наших душах божественный образ, по которому мы сотворены, – образ, приводящий к Первообразу, Архетипу – Богочеловеку Христу. Только поистине благочестивая жизнь, сияющая добродетелями и подвигами, деятельно сочетающими нас с Господом, есть исполнение нашего назначения, к которому в Крещении и Миропомазании призван каждый христианин.

Каким образом через подвижничество мы восходим к своему истинному достоинству, становимся «царственным священством» (см.: 1 Петр. 2, 9)? Это возможно при стяжании добродетелей, происходящих от всесовершенного Солнца Правды и Источника всякого добра – Господа нашего Иисуса Христа. Приобретая добродетели подвижническими трудами, мы таким образом возвращаем их в качестве даров их Источнику – Богу.

В этом и состоит подлинная литургическая жизнь. В самом широком и существенном смысле Литургия – это приношение себя и всего нашего Христу. «Твоя от Твоих» – от Твоего добра, от Твоих слуг, Тебе, Богочеловеку, Первосвященнику, Который приносит все наше и Самого Себя Богу Отцу в жертву благоприятную. Такой подход к жизни во Христе – подвижнический, аскетический – есть исполнение литургического «сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим». Однако Господу надо приносить только жизнь, исполненную совершенств, ибо иная, греховная – есть удаление от Него.
Таким образом, термин «литургическая жизнь» можно правильно понять только в контексте подвижнического жития и обновления себя самих, а не чина Божественной Литургии.

В этом смысле следует разуметь и слова преподобного Иустина, что «в Церкви все – святая тайна» и каждое «Господи, помилуй!», каждая добродетель приобщают нас ко Христу Богочеловеку, к Его Божественному Телу. Богозрительно и с пастырской ответственностью говоря о спасении во Христе, в Церкви, отец Иустин никогда не отделял святые Таинства от святых добродетелей, ибо это две родственные категории, которые только вместе вводят нас в богочеловеческую, спасительную, исконную реальность Церкви и всех ее частей.
Из всего вышесказанного очевидно: сведение спасения исключительно к процессу участия в Божественной Литургии, пропагандируемое современными приверженцами «древней практики» («литургическими обновителями»), никак не связано с Церковью первых христиан, утвержденной их высокими подвигами и мученической кровью.

После Миланского эдикта 313 года, когда Церковь вошла в эпоху относительного внешнего спокойствия, мученический и самоотверженный характер раннего христианского благочестия сохранялся по большей части среди обитавших в пустынях монахов, чьи подвиги сделали их законными наследниками и приемниками истинной христианской набожности и церковности первых веков.

Монашествующие сохранили сознание необходимости подвига для спасения во Христе – в противовес современному «литургическому богословию» неореформаторов, которые единственным и достаточным «подвигом» считают одно лишь присутствие на Божественной Литургии. Такое неправославное, только по названию своему евхаристическое, а деле совершенно противоевхаристическое «богословие» стремится представить святоотеческое понимание подвига и подвижничества (как и все монашеское предание) – антицерковным и индивидуалистским. Согласно логике обновленцев, первые «индивидуалисты» – это святые мученики и подвижники, ярчайшие звезды на Небе церковном, украсившие своими именами православный календарь. Сторонники «евхаристического богословия» убеждены, что их подвиги были  личными, «частными», а не соборными актами. А соборным, церковным и спасительным, по их мнению, может быть только то, что хоть каким-то образом, пусть даже чисто формально, связано с Божественной Литургией.

Вопреки такому искаженному пониманию соборности, Церковь Божия устами Святых Отцов всегда открыто и громогласно исповедовала, что в ней все – богочеловеческое: каждая деталь, каждый камень и столбец, от основания до купола. Ясно, что соборность – это основной связующий элемент Церкви, также богочеловеческий. Следовательно, чтобы быть соборным, жить соборно, т. е. стать частью Церкви – Тела Христова, нужно в первую очередь соединиться со Христом. В таком единении с Господом – верой, подвигом, жертвой и добродетелями – и пребывали подвижники-пустынники в вертепах и в пропастях земных (Евр. 11, 38), а также мученики, запечатлевшие правое исповедание кровью. Это понятно всякому благочестивому христианину, ежедневно в молитвах обращающемуся к прославленным и безвестным подвижникам веры и благочестия, исповедникам Православия – истины Христовой.

Литургическая жизнь святых Божиих была частью их естества, как пища и воздух для любого человека. И как без воздуха невозможно дышать, так нельзя жить по-христиански без причащения Святых Христовых Таин. Это естественная, органичная часть бытия христианина как члена Церкви. Но общение, соединение со Христом и всеми верными в Таинстве Евхаристии, будучи частью естества церковного человека, тем не менее не есть абсолютное мерило, некий исключительный фактор, достаточный для спасения; особенно если речь идет только об участии в какой-либо конкретной церковной общине. Это подтверждает облако свидетелей (Там же. 12, 1) – всех святых, спасенных и просиявших во Христе от первых веков и доныне. В их житиях ясно отражено сознательное, подвижническое стремление к соединению с Господом, к верности и следованию Ему во всем – не только в святых Таинствах, но и на путях стяжания добродетелей. Многие из прославленных подвижников никогда не состояли ни в какой «евхаристической общине», но, благодаря своим высоким подвигам, в Духе Святом соединились со Христом, став более истинными и живыми членами Церкви и причастниками ее соборности, чем иные епископы и священники, постоянные участники литургических собраний.

Поборники «евхаристического богословия» предлагают верующим «голые» богослужебные формы Церкви первых веков, искусственно отделенные от их естественной среды, лишенные ее мученического и подвижнического духа. Это «богословие» приложило немало усилий к тому, чтобы умалить в глазах современников роль и значение православного монашества, главного носителя истинного аскетического и соборного духа ранней церковности. Возникшее не в благодатной атмосфере чистоты Православия, а пришедшее к нам с Запада, оно пропитано духом мира сего. И вместо того чтобы бдительными пастырскими трудами день за днем вести верных к истинному благочестию, проповедники «литургического богословия» своим неразумным снисхождением к человеческой расслабленности учат паству следовать по широкому пути самоугождения, пути потребительско-эгоистичного, одержимого торгашеством нашего общества, примером духовной погибели которого служит западный мир.

Проповедники «литургического богословия» настаивают на необходимости разделения святых Таинств Покаяния (Исповеди) и Причащения, а также упорно отвергают традиционные предания, особенно – живое и важнейшее предание о подготовке к принятию Святых Таин Тела и Крови Христовых постом и молитвой. Кроме того, их проповедь – небывалое восстание на нравственные критерии в святоотеческом наследии Церкви (ведь прежде никто еще не додумывался разделять святые добродетели и Таинства!). Этот безцельный путь новых «богословов» ведет не к здравой богочеловеческой соборной церковности, а к деструктивному протестантско-реформаторскому сектантскому уклонению.

Тот же, кто через стяжание святых добродетелей и приобщение Святых Таинств соединяется со Христом, одновременно соединяется и со всем, что во Христе, со всей Церковью и всем тварным миром, носящим на себе печать Богочеловека. И в этом случае исчезает необходимость искать какую-то особую «литургическую общину», потому что Церковь – это и есть единое сообщество верных. Она – богочеловеческий организм; и единственное правильное Мерило, Которым мы можем ее измерять, – Христос. Это Богочеловеческое Мерило и Критерий для правильных суждений не только о Церкви, но и обо всем творении. Он не может быть заменен никаким «литургическим сообществом» или академическим сухим теоретизированием и спекуляциями. «Богословие», ставящее во главу угла не Господа нашего Иисуса Христа, а что-либо иное – церковную общину, Литургию, епископов, – никогда не было и не будет признано и принято Церковью. Все, что ни есть в Церкви, каждое святое Таинство (в том числе и Евхаристия) – это все лишь части Всетайны, Богочеловека Иисуса Христа. Он есть Лоза, а люди и идеи – ветви: либо живые, единые с Лозой, либо отторгнутые от Нее злосчастной рукой  какого-нибудь реформатора. О таких «богословах» святой апостол Павел сказал, что они вторгаются в то, чего не видели, безрассудно надмеваясь плотским своим умом и не держась Главы, от Которой все тело, составами и связями будучи соединяемо и скрепляемо, растет возрастом Божиим (Кол. 2, 18–19).

В среде не знающих подвижничества «литургических богословов» монашество считается антицерковным установлением, «наследием александрийской оригенистской школы» – потому, вероятно, что монашеская традиция хранит верные понятия о христианских добродетелях и евангельском образе жизни, об исполнении заповедей Божиих. Не признающее подвижничество и монашество, которые якобы «тормозят развитие» Церкви и в понимании модернистов представляют собой антисоборный элемент, «литургическое богословие» проповедует ложную любовь, «любовь» широкого пути, ведущего в ад. Такая «любовь» лишена жертвы, опыта, очищения, Голгофы, страдания и Креста. А «любовь» без Креста – это «любовь» без Христа, не приближающая, а, напротив, удаляющая от спасения, от Господа (Чья любовь воссияла прежде всего на Кресте и в Его Живоносном Гробе).
Неудивительно, что такая прекраснодушная «любовь» привела многих наших пастырей к злославной ереси экуменизма, представляющего собой концентрацию прелестного человеческого сентиментализма – детища европейского гуманизма. И неслучайно «литургическое богословие» стало основой т. н. «экуменического диалога». В нашей Церкви оно – своеобразный троянский конь, внутри которого сокрыт бес экуменизма.
Православие учит, что без Креста нет Воскресения. Поэтому все христианские добродетели, в том числе и любовь, приобретаются трудом, подвигом, самораспятием, за которым следует духовное преображение. Все святые Таинства тоже связаны с живительным крестным воскресением души, и к каждому из них необходимо приступать с благоговением, с трезвенным и смиренным желанием своего исправления, ибо только тогда они будут для нас спасительными и живоносными. А в противном случае – Таинства станут залогом вечной погибели. Следовательно, люди, отделяющие Таинства от личного подвига, отделяют Воскресение от Креста, обезсмысливая и то, и другое и ругаясь над Божественным домостроительством, над Жертвой Христовой «нас ради человек и нашего ради спасения».
Крест своей формой напоминает о двойственной, богочеловеческой природе  спасения каждого христианина в Церкви. Вертикальная часть означает Божий призыв к человеку, Божие действие через святые Таинства, а горизонтальная – нравственное учение Евангелия Христова, на котором каждый из нас распинает себя в самоотверженном подвиге любви к Богу и ближним. Оба этих элемента – и тот, что символизирует Божии Таинства, и другой, нравственный – неразрывно связаны в Христовом домостроительстве спасения, проповедуемом Церковью на протяжении веков. И только два элемента вместе образуют пересечение, а потому каждый, кто покушается отделить Богочеловеческую вертикаль от Евангельской горизонтали, ломает и попирает Крест, отрекается от него, т. е. становится богоборцем. Именно это совершают насмехающиеся над монашеским наследием, плоды которого всегда заполняли небесные житницы Христа Царя, – наследием, которое было с первых веков христианства и остается до наших дней остается хранителем и носителем подвижнического духа Церкви.
Церковная история свидетельствует, что именно монашество всегда стояло за сохранение спасительной Христовой Православной веры; оно считалось совестью Церкви и первым поднимало тревогу при угрозах чистоте Православия. Монашество было передней линией фронта в борьбе за истину, где потерпели поражение все неопытные, неискусные христиане; все те, кто отвергал мученическое и подвижническое  сближение со Христом и Его Церковью. Все лжепастыри и их последователи, ради своего «плотского модернизма», по слову отца Иустина (Поповича), загрязнявшие и мутившие чистую воду православного вероисповедания, пытаясь поколебать основание Церкви.
Итак, из сказанного выше ясно, что т. н. «евхаристическое богословие» – это попытка противоестественного соединения неземного, небесного, православного святоотеческого богословия с потребительским, человекоугодническим и похотливым духом современного мира. Его проповедники, отрицающие необходимость нравственного делания, губят собственные души и преграждают путь ко спасению внимающей им пастве.
Разъединение тайны спасения и тайны подвига в современном «глянцевом богословии» – не плод Духа Святаго, Которым вдохновляется богословие истинное, а порождение мирского духа, стремления приспособить Церковь и Православие к нуждам века сего, по сути – богохульство. Такое угодничество миру, как показала церковная история, всегда заканчивается сползанием с прямого пути на обочину, в кювет, к ереси. Поэтому, как м уже отмечали, «литургическое богословие» и становится основой экуменизма (религиозного аналога глобализма). Обмирщение – точка соприкосновения этого «богословия» и экуменической ереси, точка невозврата и падение! И напротив, богочеловеческий консервативизм, как говорил отец Иустин, обязует нас приспособить не Церковь к миру, но мир к Церкви. Это и есть единственный верный литургический акт приношения всех Божиих творений своему Творцу, единственное подлинное назначение Церкви.